Виктор Вальд - Проклятие палача

Тень печали легла на уродливое лицо Гудо. Пряча эту ненужную гостью, мужчина в синих одеждах еще ниже натянул край капюшона своего огромного плаща. Ему захотелось крепко закрыть глаза, чтобы не видеть этого исхудавшего до кости, выстриженного под корень подростка с грязным как у угольщика лицом. А еще не видеть трясущихся от холода рук и синих ступней ног в ссадинах и кровоподтеках от острых камней негостеприимного острова.

Крепко закрытые глаза оборонительное оружие трусов. А также тех, кто готов в любое мгновение разрыдаться от жалости к себе и к другим. Рыдать и ничего не предпринимать. Такого за Гудо не водилось. Жизнь и люди ему такое не позволяли.

– Кэтрин, жди меня здесь.

Сердце Гудо рвалось из груди и не понимало, почему кости до сих пор не отворились, освобождая путь. Оно уже должно было быть за порогом этой полуоткрытой двери. Шаг, еще шаг…

В святом месте, которому покровительствовал друг самого Христа, воскрешенный самим сыном Божьим из мертвых Лазарь, святости не соблюдали.

Гудо медленно прошел с десяток шагов по огромной комнате пока заметил в углу тусклый светильник. Под ним, за досками, установленными на низких строительных козлах, восседало трое уже изрядно пьяных мужчин. Их из тонкой шерсти камзолы лежали тут же на досках вперемешку с остатками пищи, дорогими бокалами и глиняными кувшинами. Вспотевшие от горевшего в нескольких шагах очага, они мутными глазами наблюдали за тем, как на краю этого шаткого стола совокуплялся с женщиной их четвертый друг.

А тот рычал и зло отфыркивался, всем своим видом показывая, что этот сладостный грех ему не в радость. Он сделал еще несколько сильных толчков, грязно выругался и с силой сбросил женщину с досок:

– До чего ты холодна. Даже мертвая потаскуха была бы мне приятнее.

На эти слова, сидящие за столом пьяно рассмеялись.

– Я же тебе говорил.

– Вытолкай ее в шею.

– Я отсюда слышу, как от нее разит холодом. Слышишь, Тьеполо. Выброси ее.

Тот к кому обратились, как Тьеполо с трудом натянул на себя узкие кожаные брэ [20], и, пошатываясь, подошел к лежащей женщине:

– Убирайся и больше никогда не показывайся мне на глаза!

– Хлеба, – тихо простонала женщина, – Кусочек.

– Может тебе еще дать мяса и налить вина, – зло воскликнул Тьеполо, и замахнулся на нее рукой. Постояв с поднятой рукой, он все же передумал, и, взяв со стола твердый кусок каши, швырнул его в протянутые руки, – Не приходи. Пока не позову.

Женщина подползла к его ногам и стала горячо благодарить. Но этих слов Гудо уже не слышал.

Он стоял за дверью и громко дышал, обливаясь потом. Он ничего не видел. Его рука крепко сжимала рукоять меча, который уже несколько лет не окрашивался кровью. Тонкие губы исчезли, а зубы скрежетали как мельничные жернова. Гудо еще несколько раз вздохнул, затем с трудом оторвал руку от меча и посмотрел на свою широкую ладонь.

– Господи, укрепи меня, – пробормотал он, и встряхнул головой.

Его взгляд прояснился.

Гудо поспешно снял с плеча мешки и развязал один из них.

– Это хлеб. Он немного черствый, но ничего. Смотрите. Это мясо. А это колбаса. Ешьте дети. Ешь Кэтрин. И ты ешь, моя милая Грета.

Юноша вздрогнул и медленно поднял голову:

– Гудо, – едва шевельнулись губы, – Ты нашел нас. Слава Господу! Как я рада…

Слезы тут же залили грязное лицо. Слезы радости и великого душевного волнения.

– Гудо, – воскликнула вышедшая из дверей женщина, и, обмякнув, рухнула на холодный песок, выронив комок каши.

– И я рад, – растеряно пробормотал мужчина в синих одеждах.

И тут же невероятная боль пронзила его тело. Боль, с которой мгновенно справился приученный мозг, удержавший тело на ногах.

Сделав еще несколько глубоких вздохов, Гудо пошарил в своем мешке и протянул дрожащими руками Грете маленький стеклянный пузырек зеленого света:

– Открой его и осторожно поднеси к носу мамы. Мои руки…

Грета понимающе кивнула, и бережно положила младенца на песок. Затем она вытащила свинцовую пробку и поднесла пузырек к неестественно белому лицу матери. Адела втянула запах едкой жидкости и тут же открыла глаза.

– Хорошо. Молодец, – удовлетворенно кивнул головой Гудо, – С тебя Грета, получится настоящий лекарь. Я научу тебя всему, что знаю. Тебя будут благословлять люди, и благодарить небеса!

Грета улыбнулась, и обеими руками стерла с лица слезы. От этого оно не стало чище, но на появившихся губах Гудо вспыхнула улыбка счастья. Такой ее увидела Грета.

А Кэтрин, испугавшись, отступила на два шага.

Это было. И было всего лишь несколько месяцев назад…

– Вот так?

– Да, лекарь. Держите крепче, но не настолько, чтобы ложка Альбукасиса [21]соскользнули с обода наконечника стрелы. Грета, подай мне нож. Нет, тот, что с меньшим лезвием.

Юлиан Корнелиус сам себе удивлялся. Вначале он не мог поверить в то, что он действительно будет это делать. Но молчаливые венецианцы за дверью и огромная скала под названием Венеция, что способна раздавить даже без мокрого места, не оставляли возможности не делать этого. И он сделал первое движение. За ним второе, и незаметно для себя стал послушным ремесленником под очень умелым и убедительным присмотром мастера. И уж затем пришло удивление.

Нет. Не удивление тому, что его благородные руки, помимо его воли и убеждениям, выполняли подлую работу. Удивление тому, что у него получается, и получается хорошо! Об этом уже многократно сказал этот странный мужчина в странной одежде, странного синего цвета.

Конечно же, стрелы нужно извлечь из тела. И скорее прав этот раненый человек, что это не простая задача, которую можно решить простым вырыванием из человеческого мяса смертоносного железа. Нужно надрезать рану. Погрузить в нее это полезное устройство. Укрепить его на ободе наконечника стрелы. И только тогда проклятый наконечник можно извлечь из тела. И не рывком, а медленно, помогая и если нужно разрезая волокна мышц ножом. Все это слова. Слова, сказанные раненым. Более сложнее и мучительнее все это сделать.

А началось все с того, что Юлиан Корнелиус кисло улыбнулся, и обреченно сказал:

– Ты все равно умрешь. Мы извлечем стрелы из ноги, предплечья, плеча. Но стрела в твоем животе… Я, наверное, смогу раскромсать тебя, так как тебе будет угодно сказать. Да и не наверное, а точно смогу. Скажу правду, мне приходилось возиться с тушами свиньи и быка. Были у нас такие занятия в университете. Не для всех, а только для тех, кто этого желал. Резать не так уж и сложно, хотя и противно. Но что дальше…

Раненый попытался в разрыве клочковатой дикой бороды изобразить улыбку, но вспомнив о том, что от его изгиба губ отворачивались даже монахини, не стал этого делать. Он решил успокоить лекаря только убедительными словами. Словами, произнесенными тихим спокойным голосом, как можно более окрашенным благодарностью за помощь: