Альберто Васкес-Фигероа - Сьенфуэгос

Сьенфуэгос родился в горах; горы были его домом и убежищем. Он мог взбираться на самые высокие скалы, протискиваться по узким тропинкам над бездонной пропастью и становиться невидимым, сливаясь со скалами; мог питаться кореньями, подобно зайцу или ящерице. Поэтому он был совершенно убежден, что ему не выжить на борту одного из этих грязных кусков дерева, где люди, казалось, сидят на головах друг у друга, словно блохи на собачьем загривке.

К полудню он принял решение остаться на острове, убежденный, что капитан де Луна не сможет поймать его и за тысячу лет; однако едва на землю упали сумеречные тени, как чуткий слух заставил Сьенфуэгоса насторожиться: из глубины долины по ущельям и скалам понеслась череда свистков, не смолкавшая в течение нескольких минут. Так по острову передавалось известие, что тому, кто доставит в поместье «Ла Касона» живым или мертвым рыжего пастуха, известного под прозвищем Сьенфуэгос, обещана награда в десять золотых монет.

Он подивился, что за него назначили столь высокую цену, поскольку на острове не было ни единого человека — за исключением, разумеется, владельцев поместья — кто бы когда-либо держал в руках хотя бы одну из этих драгоценных монет. А тут вдруг виконт предложил за его жалкую голову богатство, какого не смогла бы скопить ни одна здешняя семья даже за двадцать лет непосильного труда.

Сьенфуэгос долго размышлял над этим, и в конце концов пришел к выводу, что, если бы у него имелась такая возможность, он и сам отдал бы эти деньги, лишь бы уничтожить человека, посмевшего украсть у него любовь такого удивительного существа, как Ингрид, а также вынужден был признать, что с этой минуты дни и часы его сочтены.

Бесполезно прятаться на острове, в его бесчисленных расселинах и пещерах; ведь кроме него здесь жили и другие пастухи, нищие и вечно голодные, способные взбираться на скалы с легкостью горных коз, знающие наизусть весь остров, каждую его тропинку, каждую пещеру в горах, чьи свирепые псы способны унюхать несчастного кролика, даже если бы он вздумал спрятаться за вратами самого ада.

С наступлением ночи его снова окликнул из долины Бонифасио, и хотя хромой пытался приободрить друга, интонации его свиста позволили привыкшему к тону его голоса Сьенфуэгосу различить грустные нотки, словно бедняга был убежден, что это их последний разговор.

На некоторое время он вдруг почувствовал бесконечную жалость к себе и понял, что остался один против целого мира, и когда луна, застенчиво выглянув из-за туч, озарила над громадой ближайшего острова силуэт огромного вулкана, Сьенфуэгос подумал, что разумнее всего пересечь тихий пролив, разделяющий два острова, и присоединиться к местным дикарям, которые до сих пор яростно отбивались от чужаков, засев в дремучих лесах и неприступных горах.

Севилья!

Это слово снова и снова пронзало его мозг, словно луч света, озаряя смутной надеждой, ведь Ингрид сказала, пообещала ему, что непременно встретит его в Севилье.

Но что это за Севилья и где находится?

Город.

Сьенфуэгос никогда не видел настоящего города. Столица крошечного острова на самом деле была не более чем жалкой деревушкой из трех десятков глинобитных лачуг, а потому он даже представить себе не мог, что существует место, где стоят сотни дворцов — таких, как «Ла Касона», толпясь вокруг широких площадей вперемежку с огромными храмами и высокими колокольнями.

Но именно там его будет искать Ингрид, если ему удастся выбраться с острова живым. Сидя на краю утеса и болтая ногами над пропастью, Сьенфуэгос решил, что стоит попробовать выжить, хотя бы ради надежды на то, что однажды он снова будет ласкать золотокудрую красавицу, снова заглянет в ее синие глаза и вдохнет запах свежей травы, исходящий от самого чудесного создания, когда-либо ходившего по этой земле.

С наступлением полуночи он устремился вниз, ловко прыгая с камня на камень, пока не приземлился на черный песок пляжа; затем обогнул высокую скалу и долго прислушивался, пока не убедился, что все кругом спят. Перед самым рассветом он вошел в воду и медленно, стараясь не издавать лишнего плеска, поплыл в сторону самого большого корабля, что покачивался во мгле, скрипя, словно стариковские кости.

Сьенфуэгос ухватился за лопасть якоря, поднялся по цепи на палубу, морщась от запаха смолы, мочи и затхлого старого дерева, проскользнул в первый же попавшийся люк и спрятался на дне темного трюма, притаившись, словно крыса, среди тюков и бочек.

Пять минут спустя он уснул.

Разбудили его чьи-то грубые голоса и шлепанье босых ног, раздававшиеся над самой головой, скрип дерева и хлопанье парусов, и вскоре корабль закачался на волнах, сражаясь с бушующими волнами, бьющими в борта.

Утирая со лба холодный пот, Сьенфуэгос осознал, как далеко оказался от привычного мира, к тому же, пока он всё дальше оказывался от единственного места, где желал бы жить, всё вокруг беспрестанно раскачивалось.

Он чуть было с криком не бросился обратно в море, чтобы вплавь добраться до берегов любимого острова, и пусть его жизнь закончится там, где и должна, но сделал над собой усилие и прикусил губу, лишь по его детскому лицу покатились горькие и горячие слезы.

Он не мог знать, что в это сентябрьское утро ему исполнилось четырнадцать лет.

Потом его затошнило.

К вони от смолы и пота, грязного тряпья и тухлятины, человеческих испражнений и соленой рыбы добавилась жестокость моря, и вскоре Сьенфуэгос с удивлением ощутил позывы к рвоте, чего с ним никогда прежде не случалось.

Ему казалось, что он вот-вот умрет.

Ощутив тошноту и пустоту в желудке, откуда после многочисленных позывов Сьенфуэгос исторг лишь горькую желчь, наполнившую рот и глотку, и не понимая, как почти все остальные, что это всего лишь естественная реакция на первое плавание, пастух в самом деле решил, что настало последнее мгновение его жизни. Уж лучше бы он схватился с капитаном де Луной в своих прекрасных горах.

Умереть взаперти — что может быть хуже для человека, всегда бывшего самым свободным существом на земле! Умереть в грязи, среди рвоты и желчи; среди всей этой невыносимой вони, одиноким и всеми забытым. Хуже этого может быть лишь смерть вдали от Ингрид!

Его мучения продолжались бесконечно долго, однако умереть ему было не суждено.

Он так и болтался где-то посередине, не понимая — стоит ли ему расстаться с жизнью или ухватиться за нее — ведь отныне существование лишилось всякого смысла, поскольку вместо лесов и лугов, солнца, света и ветра — всего того, к чему привык Сьенфуэгос, ему осталась лишь грязная и вонючая дыра, в которую едва проникал свет, освещающий двух крыс, что пожирали рвоту.