Иван Дроздов - Горячая верста

На стане его часто видел дедушка. Заметил неравнодушие к Насте. Присмотрелся к нему повнимательнее. Однажды сказал:

— Попрыгунчик.

Настя тогда смеялась: дедову неприязнь к парню объяснила случайным и нелепым выпадом Феликса против станов–гигантов. И ещё подумала: старики не терпят инакомыслящих. Не терпят. Тогда её симпатии склонялись к Феликсу…

Порой возникали смутные тревожные вопросы: Что же в нем дурного — где кроется зло?.. Уж не вольность ли выражений надо принимать за порок? Не цинизм ли?.. Может, та ручка с пикантным сюжетом?.. Или его напускная небрежность, демонстративный бунт против стыдливости и совести, стремление к обнаженности отношений с женщиной?.. Его подчеркнутая резкость?..

И только сегодня Настя вполне оправдала дедушкину неприязнь к Феликсу. И ещё поняла: у них с Феликсом не только взаимной любви, но даже простой человеческой дружбы не может быть.

В мысленном диалоге с собой Настя подводила итог своих отношений с Феликсом и внутренним чутьем понимала, что настала пора это сделать. Она ещё не могла толком объяснить, но сердцем чувствовала наступление другого, важного, может быть, самого важного периода в своей жизни. Она ещё не могла себе признаться, что любит Егора, но знала: появление на горизонте Егора многое изменило в её жизни. У нее появилось стойкое, никогда не проходящее желание видеть его; она помимо своей воли и часто, не замечая того, стала тщательнее прибирать волосы, критически переоценивать всю свою одежду. Возникшее у нее вдруг желание пересмотреть отношения с Феликсом она тоже относила к факту появления Егора Лаптева.

Впрочем, если бы её спросили: любит ли она Егора, она бы искренне удивилась такому вопросу и, конечно же, ответила бы отрицательно.

Егор, свернувший на свою тропинку после неприятной, нелепой и, как ему казалось, унизившей его встречи с Феликсом и Настей, вскоре увидел впереди себя силуэт какого–то дерева, подошел к нему, обнял ствол руками, и так, прижавшись к шершавой коре щекой, стоял пять, десять минут, а может быть, целый час. Слышал, как гулко стучит сердце, — и не пытался себя утешить и как–нибудь сгладить, смягчить удар. Он этот удар получил по заслугам. У него не было даже малейшего повода для своих несбыточных притязаний. Именно несбыточных! Как же иначе можно назвать его посягательство на внимание, на дружбу и даже на любовь Насти?.. Забрал в голову черт знает какие мысли!.. Настя была в ссоре с Феликсом и раз–другой оказала Егору предпочтение, выказала чувства участия, уважения, — наконец, дела у них общие: забота о стане, идея письма в газету… Настя вела себя, как товарищ, как равный с равным. А когда на танцах сидела с ним и не хотела танцевать с Феликсом, и даже проводить себя позволила только Егору, — так этим Настя хотела уязвить Феликса. Гуляла с Егором, а думала о Феликсе. Как же он тогда не сообразил!

Вот этого последнего Егор не мог себе простить. Мысль о том, что Настя его не любила, не однажды являлась ему и ранее, но то, что его дурачили, водили за нос, как глупого мальчишку, — эта мысль была для него и новой и оскорбительной.

Хрустальный дворец, который он возводил в своих мечтах в последние дни — и уж возвел высоко, под самую крышу, вдруг рухнул в одно мгновение. В отчаянье он спрашивал себя: можно т вот так, одним ударом обезоружить человека?.. Можно ли в один миг лишить всего — интереса к делу, к людям?

Егор задавал себе эти вопросы и каким–то далеким, неземным и будто бы не своим чувством поднимал из глубин души силы, зовущие к жизни. «Ты должен не только жить, но и победить, — говорили эти силы. — Ты им докажешь, какой ты человек!..»

Вся прошлая жизнь казалась Егору ошибкой, дурным сном. Поделом смеялся над ним Феликс, говорил: «Егор кочергой шурует…» Именно шурует. Именно кочергой. Феликс не придумывал и не сочинял. Егор выполнял грубую, черную работу. Там ни ума не надо, ни искусства. «Круглое катай, квадратное таскай» — так и это. И как это могло случиться, что на такое попал он, а не кто–нибудь другой?..

Феликс и дружбу–то вел с ним как–то необычно, не по–людски, Он словно одаривал Егора своим вниманием. Как бы говорил: «Дружба дружбой, а ты свое место не забывай. Гусь свинье не товарищ». «А и в самом деле! — рассуждал Егор, стараясь быть объективным — Феликс человек иной среды, иного плана, — у него и путь в жизни иной, чем у Егора. Пройдет пять — десять лет, и Феликс сменит на посту директора института брата своего Вадима или здесь, на заводе, станет главным инженером, а Егор… оператор стана. У каждого своя жизнь, своя дорога! И Настин путь такой же, как у Феликса, Неужели Настя, выбирая себе спутника жизни, учитывает все это?»

Егор улыбнулся своим мыслям и оттолкнулся от дерева. Подошел к воде и носком туфли коснулся набежавшего пенного гребня волны. Настя теперь казалась ему обыкновенной, такой, как все. В одну минуту он сбросил с нее ореол чего–то большого и возвышенного. Он вновь подумал об Аленке — на этот раз серьезно с каким–то близким родным чувством. Вот бы её увидеть, найти её и подать ей руку, сказать: «Я долго искал тебя, Аленка. Вот тебе моя рука, я тоже романтик».

Казалось, ему удалось расправиться с Настей. Стал приходить в себя, успокаиваться. Он шел по берегу возле самой воды, гулко шлепая по мокрому песку. И думал о том, как он скоро начнет новую жизнь. Конечно же, «пику» он бросит. Перейдет на пульт. Если даже и новый прибор откажет, он все равно заявит отцу: «На пульт или совсем уйду». И бухать в барабан, и петь одну–единственную музыкальную фразу не станет. Он смутно представлял себя в новой яркой жизни, окруженным друзьями и почитателями. И невольно, сам того не желая, возвращался мысленно к Насте, рисовал в воображении картины счастливой иной жизни. И видел, как она идет к нему навстречу, и улыбается, и говорит, как тогда, во время их первой встречи.

Гостиница была далеко, огни её едва различались. Егор повернулся и скорым, уверенным шагом устремился к городу. Боль сердца утихала, и внутри образовывалась пустота. Шагалось Егору легко: он знал, как бы ни складывалась его жизнь в прошлом, к старому возврата нет. Он ещё не знал, что будет делать завтра, но крепко верил, что от него зависит, кем он станет и чего добьется.

Три человека, знающих друг друга по фамилии, и по занимаемой должности, и по тому удельному весу, который каждый из них занимал в мире металлургической промышленности, но совершенно не знающих друг друга по линии человеческой — по характеру, наклонностям, психологическому складу, собрались в кабинете Главного специалиста, чтобы выработать рекомендацию для предстоящей в конце декабря коллегии министерства. Все они понимали важность своей миссии и потому, прежде чем начать деловую часть, критически оглядели свои ряды и задумались над одним и тем же вопросом: правомерно ли обсуждать вопрос о строительстве на «Молоте» автоматической линии производства металла наличным составом, то есть составом из трех человек, или им надо перенести совещание до того времени, когда соберется совет в полном составе?