Иван Дроздов - Подземный меридиан

На этот раз Хапров тоже рисовал. Нахохлившийся, взъерошенный, он держал в руках кисть и, словно фехтовальщик, то порывался вперед, нанося удары по холсту, то отстранялся, застывая в напряженной позе.

Андрей вошел в залитый синеватой мглой сад, направился к дровяному сараю. Летом аккуратные кирпичные постройки утопали в цветах, теперь желтые листья лежали ровным слоем по всей усадьбе. Илья Амвросьевич убрал их лишь на тропинках и небольших площадках перед домом, сараем и погребом. Сумрак сгущался; вокруг разлилась непривычная после городской сутолоки тишина, она таилась между черными ветками, покоилась на уснувшем заборе, на крышах, трубах. Здесь все было знакомо с детства, все дорого и мило сердцу Андрея.

Старик, не видя Андрея, прошел в дом, а Самарин, подстрекаемый нетерпением увидеть свое рабочее место, открыл дверь сарая, включил электрический свет. Тут им была оборудована небольшая мастерская — она же и столярная и слесарная.

— Эй, в сарае!.. Кто там?.. — вышел на крыльцо дома отец Андрея.

— Это я. Здравствуй, папа!

— Вспомнил отца! — недовольным голосом проворчал старик. — Дело, что ль, какое? — И подал руку.

— А так, без дела, уж и не заходи в родной дом? Самарин обнял отца, поцеловал в щеку. Старик продолжал ворчать:

— Не больно ты без дела–то заходишь. Когда мать–покойница жива была, нет–нет да, бывало, заглянешь. А уж потом… по праздникам да в день именин.

— Ну, ну, не бранись, отец, ты ведь знаешь, что, кроме тебя, у меня на свете никого и нет.

Андрей подумал о Марии, грустно подумал, с тоской.

— Жениться пора, — сказал отец, словно бы угадывая его мысли. — Ишь, на висках седина вызвездила. Пойдем в дом.

Андрей молчал.

Вошли в Андрюшину комнату: здесь все было так, как и пять лет назад, когда Андрей — единственное чадо Самариных — ушел в студенческое общежитие, чтобы «не тратить время на ходьбу». Узкая железная кровать, этажерка с книгами да неказистый стол у окна. Из–под кровати выглядывает коврик из кроличьих шкурок — водил когда–то кроликов Андрей Самарин. В студенческие годы он бывал в своем детском гнезде временами: когда месяц поживет, в другой раз — неделю, а случалось — одну ночь переспит. Когда же получил комнату в центре города, и совсем стал редко бывать у родителей.

— Я поживу в своей келье.

Старик пожал плечами, про себя подумал: «Твоя, мол, воля. Однако, что–то с тобой случилось, парень…» Но сказал другое:

— Живи на здоровье. Ужин приготовить?

— Не надо, папа. Ты обо мне не беспокойся. Хапров–то как, не надоел тебе?

— В душу пораненный человек, а так ничего.

Пусть живет. Все мне веселее.

Зашел к Хапрову:

— Не помешаю, Святополк Юрьевич?

— А-а… Самарин–младший!.. Наоборот. Расскажите, как вы там в своем институте поживаете? Чай, поди электронного робота для шахты придумали? Слышал я по радио, как вы с Каировым всех людей из лавы порешили вывести. Ох как быстро шагает ваше поколение! Развернула плечи Русь–матушка! Как я хотел бы к вам в душу заглянуть да хоть один единственный верный штришок подметить и на холст его кинуть. Потомкам в назидание. Один портрет. Один–единственный верный штрих эпохи!..

В просторной рубахе, схваченной резинкой в талии, в голубом платке, заправленном за ворот, художник выглядел экзотически. Он был отпрыском известной в прошлом русской дворянской семьи, потомком графской фамилии. Некогда тонкие, но теперь оплывшие, потянувшиеся книзу складки его продолговатого лица будто ожили, в синих, монгольского типа глазах засветился огонек надежды — раз гость, значит, стол, и, конечно, с водкой.

— А вы в Англии тоже современные сюжеты рисовали? — спросил Андрей, присев на табуретку поодаль от картины, на которой был изображен его отец, Илья Амвросьевич, на фоне металлургического завода, а сам думал, как могут заблуждаться люди в таких, как Каиров.

— Пробовал, да бросил, — говорил Хапров. — Душевной струи не уловил, то есть, как бы вам сказать… того, что сердце томит, не поймал. А искусства без души не признаю… — И минуту спустя: — Я там старину русскую рисовал — по памяти, по видениям детства. Чувствительно получалось — за сердце задевало.

Хапров ударил кистью в холст и затем, откинув назад голову и целясь глазом в ударенное место, попятился назад, к двери.

— Бедное сердце! Все хотят его задеть, разволновать, — проговорил Андрей.

— Человек, когда он грустит, лучше становится. Из него зло выходит. А зла нынче, Андрей Ильич, ещё много. Поэтому я людям о боге хотел напомнить — церкви рисовал, деревни, погосты.

— Старина многим удается… — неопределенно заговорил Андрей, глядя в окно, из которого видна была церквушка с белым куполом, а за ней — металлургический завод; про себя же Андрей подумал: «Попробуй своими церквами пройми душу Каирова», помолчав, произнес: — Старина известна, она вся исписана, обрисована, обсказана. Её, как я понимаю, технически легче ухватить.

— Тоже не вдруг! Иной раз кажется, что в старину и небо ярче было, и трава. А порой из недр воображения туман какой–то лезет, вроде марева, этакой утренней дымки. А то горизонт начинает полыхать багрянцем — зори, закаты, огни. Нет, не скажите, Андрей Ильич. К тому же художник тогда только художник, когда он во всяком предмете свое увидеть может, свой собственный мир открыть. Но главное, художник свое время должен показать. Хоть Цезаря рисуй, а все равно, мысли в картину вкладывай современные. — Хапров долго смотрел в окно затем тихо, словно боясь спугнуть только что положенные на холст краски, продолжал: — А вообще–то вы, Андрей Ильич, правы. Я вот как взялся вашего папашу изображать да на фоне современного завода, так и начались мои муки. То простоты старику недостает, то величия, а для верности образа и то и другое нужно. Ведь все великое на земле не владыки сотворили, а простой народ! Такие вот, как он, твой отец, — люди!.. — Хапров говорил, а сам то вправо наклонит голову, разглядывая картину, то влево, а тем временем машинально, не глядя на мольберт, размешивает краски, тычет кистью в стакан с водой и снова водит по холсту, не отрывая взгляда от картины. — А вы, Андрей Ильич, чем–то озабочены? Может, нелады в институте? Пустяки все!.. Перестаньте погонять себя и понукать людей. Поднимитесь над мирской суетой, взгляните на людской муравейник с высокой точки, и тогда вы увидите всему цену и не станете торопиться. Ныне все торопятся куда–то. Англия на что уж степенность блюла да размеренность всякую, а и то нынче галопом норовит. Не торопитесь, молодой человек, живите в свое удовольствие. Берите с меня, старика, пример. Мне вон жена письма шлет, возвращаться в Москву велит, а я живу в Степнянске да поживаю. Теперь вот зиму настоящую дождаться хочу. Да завод в зимнем уборе хочу поглядеть. Может, я трубы снегом посыплю. Сюжеты у меня новые, а зима–то во все времена одинаковая.