Роман Белоусов - Ошибка сыщика Дюпена. Том 2

— Раз так, — обрадовался Каратеев, — то не дайте этому умереть.

— Напротив. Я весьма вам признателен, — уверил его Тургенев. — Ваши записи и сделанные сейчас дополнения вывели меня из затруднения. Вы, можно сказать, внесли луч света в мои, до тех пор темные, соображения и измышления.

Что хотел этим сказать Тургенев? И почему так горячо благодарил соседа?

В болгарине Катранове он и увидел того героя, которого искал. В его воображении из слабых, едва намеченных штрихов начал складываться художественный образ.

После того как Каратеев отбыл с ополчением, Тургенев, приняв на себя роль посредника, попытался было пристроить его тетрадь в какой-нибудь журнал. Просил даже помочь в этом Н. А. Некрасова. Но тогда это не удалось. Прошло лет пять. Наступила зима 1859 года. Оказавшись в Петербурге, Тургенев то и дело читает в узком кругу знакомых отрывки из тетради Кара-теева, которую постоянно носит с собой. Определенно, записки эти не давали ему покоя. Но использовать их как основу для сюжета своего романа он все еще не решался.

И только в конце зимы 1859 года, узнав о смерти Каратеева, Тургенев засел за роман. Видно, печальное известие и обещание, данное его «бедному другу», побудили писателя вплотную заняться рукописью. Над ней он трудился летом в Виши и теперь в Спасском в осенние дождливые дни.

Продолжал ли Тургенев интересоваться героем ка-ратеевских записей? Удалось ли ему узнать о нем что-либо новое? Или он ограничился тем, что извлек из тетради своего соседа?

Возможно, Тургенев наблюдал других соотечественников Катранова? Ведь творческий метод его требовал сделать пятьдесят знакомств для изучения типа и черт его характера. Впрочем, сохранилось свидетельство самого писателя о том, что кое-что ему удалось выяснить о Катранове, лице, как узнал он впоследствии, «некогда весьма известном и до сих пор не забытом на своей родине». Что же мог узнать Тургенев о болгарском патриоте, которого решил взять прототипом своего героя?

Московский дом коммерсанта Ивана Николаевича Денкоглу посещали многие. Хозяин, человек лет шестидесяти, общительный и радушный, славился хлебосольством и широкой натурой. Приехав еще молодым в Россию из Болгарии, где он родился, Денкоглу занялся торговлей и довольно быстро разбогател. Дела связывали его со многими странами. Но свою родную Болгарию выделял он особенно. Немало средств вкладывал болгарин в дело просвещения земляков. Он материально поддерживал школу в Габрово, построил училище в Софии и отправлял туда книги. В 1834 году

Иван Николаевич внес в Московский университет пятнадцать тысяч золотых рублей. На проценты от этой суммы были учреждены стипендии для студентов из Болгарии. Фонд Денкоглу дал возможность многим молодым болгарам окончить университет. Здесь они приобщались к передовой русской общественной мысли, становились пропагандистами идеи освобождения балканских славян.

В доме Денкоглу земляки всегда были желанными гостями. Сюда, «на огонек», бывало, заглядывали и московские литераторы. Приходил участник недавней русско-турецкой войны, популярный писатель А. Ф. Вельтман, захаживал сам академик Μ. П. Погодин, редактор «Москвитянина». Иногда появлялись братья Аксаковы, чаще старший — Константин, один из лидеров московских славянофилов. Обычно бледное, болезненное его лицо заливал румянец, стоило ему начать говорить об идее объединения славян. Рассказывал он и о своем учителе покойном Ю. И. Венелине, авторе труда «Древние и нынешние болгары». Венелин прожил тяжелую жизнь. Двадцати лет с пятью рублями в кармане приехал в Москву. И посвятил себя изучению Болгарии. С тех пор «всякий болгарин с благоговением произносит его имя, первого своего историка и исследователя». Между тем ученый мир его не очень примечал, академия же вообще не признавала. Разбитый болезнью, страдая чехоткой, Венелин медленно умирал. Ему не нашлось места даже в больнице при университете.

Рассказы о Ю. И. Венелине, услышанные в доме Денкоглу, побудили часто бывавшего здесь молодого слависта Петра Бессонова, студента университета, обстоятельнее заняться болгарским языком, вызвали у него интерес к истории Болгарии, ее фольклору.

Всем, кто собирался у Денкоглу, было близко и дорого дело болгарских братьев, все они чутко следили за борьбой славян «по ту сторону Дуная». Здесь обсуждали последние новости, поступавшие из-за Дуная: недавнее восстание в Нише, отголоски которого все еще слышны были в Болгарии; подробности бунта в Брайле, которым руководил Георгий Македон. Оказалось, что под этим именем скрывался молодой и отважный патриот Георгий Раковский. Тот самый, что в Афинах организовал тайное Македонское общество, целью которого было разбудить «род болгарский от глубокого сна» и освободить родину. За бунт в Брайле смельчака осудили на смерть. Но ему удалось совершить дерзкий побег. По слухам, теперь он снова в Болгарии.

— Последнее время он действовал в родном городе Котеле. Здесь был арестован и осужден. А сейчас снова на свободе. И как сообщают, занимается торговлей и адвокатской практикой в Стамбуле. Но это только передышка. Сердце его отдано борьбе. Для него, как и для каждого патриота, не может быть личного счастья вне счастья родины и народа.

Слова эти принадлежали молодому болгарину Николаю Катранову, приехавшему с группой соотечественников для учебы в Московском университете. Как стипендиат фонда Денкоглу он был в 1848 году зачислен на историко-филологический факультет.

Горячие речи Катранова, его выразительная внешность, умные глаза, сурово освещающие худое и открытое лицо, располагали к нему. Он стал часто бывать у Денкоглу. И Иван Николаевич надеялся, что, кончив курс, его земляк вернется домой и станет учительствовать в Софии. Так думал тогда и сам Н. Катранов. Ибо считал, что просвещение будет способствовать духовному возрождению болгарского народа.

Почти пятьсот лет Болгария тонула в невежестве и мраке. Но дело пробуждения народа, как зерно, брошенное в благодатную почву, уже давало бурные всходы. Первым «пахарем» на ниве национального пробуждения болгар стал хилендарский монах Паисий— автор «Истории славяно-болгарской». Свою знаменитую книгу он создавал в тиши афонских монастырских библиотек. Под рукой у него были ценнейшие рукописные материалы. Они говорили о славном прошлом Болгарии, о том, что свободолюбивый народ, издревле живший на Балканах, имеет свою, не менее героическую, чем другие народы, историю. А между тем греческие и сербские монахи относились к болгарам с чувством превосходства потому лишь, что их народы имели свою «написанную» историю. Паисий говорил в своем труде: «Тако и укораху нас многажды сербие и греци, защо не имеем своя история». Это глубоко оскорбляло патриотически настроенного монаха. И в 1760 году он приступает к созданию своего труда. А когда через два года рукопись была завершена, Паи-сий отправляется с ней в Болгарию. Он переезжает из города в город, из села в село, популяризируя историю болгарского народа, читает ее вслух, дает возможность делать с нее копии. Рукописные списки его труда ходят по стране — до настоящего времени обнаружено более 50 из них. К сожалению, до нас дошел от Паисия один-единственный документ — небольшая расписка. О самом же авторе известно лишь по нескольким скупым строчкам из его «Истории», где он рассказал о себе. «Я, Паисий, иеромонах и проигумен хилендар-ский, събрах и написах…» — заявлял он в послесловии к своей книге, сообщая, что создавал ее, превозмогая болезнь.