Луи Жаколио - Берег черного дерева и слоновой кости

Началось чтение, прерываемое каждый раз взрывами смеха, от которого молодые люди не могли воздержаться.

Тука и Жилиас, рассказав первую часть своего путешествия на «Осе», дошли до той минуты, когда капитан Ле Ноэль, преследуемый английским фрегатом, был вынужден обнаружить свое звание капитана судна, торгующего неграми. Тука и Жилиас, не говоря о своих молодых товарищах Гиллуа и Барте, с этой минуты приняли на себя роль героев. По их словам, они бросились в пороховую камеру с зажженным факелом в руке, чтобы взорвать, пренебрегая своей жизнью, это логовище разбойников. Тогда вся команда бросилась на них, их заковали в кандалы и засадили в тюрьму.

Тут молодые люди вынуждены были остановиться, чтобы дать волю своей веселости, они буквально задыхались.

— Я вам говорил, — сказал Барте своему другу, — что эти молодцы сумеют показать себя!

Они продолжали.

Рассказ о прибытии «Осы» в лиман Рио-дас-Мортес был еще интереснее. Тука и его Пилад рассказывали, что, сломав свои кандалы, они пытались овладеть судном, и после осады, продолжавшейся двадцать четыре часа, в каюте, где они заперлись, они были вынуждены голодом сдаться, но их энергичное поведение доставило им военные почести.

Далее молодые люди не нашли уже повода к смеху.

Жилиас и Тука горько жаловались на поведение Барте и Гиллуа, и обвиняли их в том, что они воспользовались первым случаем, чтобы бежать на берег Бенгуэлы, и бросили своих начальников на произвол пиратов «Осы»… Но им не посчастливилось, потому что они были убиты неграми по выходе на берег.

— Какая гадость! — сказал Гиллуа.

— Если они нас вынуждают, — прибавил Барте, — мы обнаружим истину.

Знаменитый доклад кончился самым фантастическим рассказом. Тука и Жилиас, прибывшие на «Осе» к бразильскому берегу, на другой день взорвали судно, воспользовавшись пьяной оргией экипажа. Избавившись от смерти чудом, они добрались до берега на обломке, а оттуда вернулись во Францию, довольные тем, что уничтожили логовище бандитов.

Жилиас Кастор, разумеется, восхвалял героизм Тука Поллукса, а последний, в свою очередь, превозносил высокие подвиги своего друга.

Затем следовал декрет, награждавший их орденом, и назначавший их с повышением в важную колонию.

Газета была уже старая, и оба друга недоумевали, почему она находилась еще в кофейне для чтения, но когда заметили, что она пришита к номеру Нью-Йоркского Вестника от вчерашнего числа, они все поняли.

В американской газете помещен был в двадцати строках ответ капитана Ле Ноэля на доклад Жилиаса и Тука, и Барте тотчас перевел этот ответ своему другу.

«Сплошная ложь, что господа Тука и Жилиас вели себя на моем судне так, как они описывают. Они сражались только за столом, и в четыре месяца выпили запас моего вина, сделанный на два года. Отказавшись от торговли неграми, я сам взорвал мое судно, продав последний груз, и эти господа тем более должны знать это, что получили часть суммы от продажи негров за услуги, которые оказали мне. Я не дал бы себе труда опровергать похвалы, которыми они взаимно осыпают друг друга, если бы они не вздумали оклеветать господ Барте и Гиллуа. Энергический и решительный характер этих молодых людей так был опасен для моего судна, что я принужден был освободиться от них и выдать их в неволю моему обычному поставщику, королю Гобби в Верхнем Конго… Торговец неграми умеет также ценить мужественных людей.

Ноэль, бывший капитан «Осы».

Когда Барте и Гиллуа явились в морское министерство, их принял помощник директора департамента и сделал им упрек в нарушении всех правил дисциплины, — как, дескать они позволяют себе оставаться в живых, несмотря на доклад своих начальников об их смерти.

Молодые люди переглянулись, улыбаясь, и не знали, как себя держать.

Но бюрократ не шутил и уверял их, что пожалуй будет организовано следствие для разъяснения, каким образом они могли еще оставаться в живых, когда их убили негры, а также выявить, по каким причинам они бросили своих товарищей в минуту опасности.

Он, однако, внимательно выслушал рассказ Барте и Гиллуа об их приключениях, но время от времени качал головой, пожимал плечами и, наконец, сказал:

— Все это очень интересно, но положительно не значит ничего… Вы ведь говорите истинную правду?

— О, конечно…

— Но против вас правда официальная, правда административная, и этим сказано все.

— Как! Истинная правда, как вы ее называете…

— Не имеет отношения к делу. Она нам, впрочем, и не нужна, это было бы против дисциплины… Истинная правда может не всегда быть на стороне начальства, между тем как правда официальная… о! В ней мы уверены, ведь, мы сами ее создаем… Послушайте, — продолжал бюрократ самодовольно, — ваша наивность трогает меня, и я, пожалуй, для пользы вашего будущего, скажу вам: величие, силу и прочность французской администрации составляет то, что все ее члены знают только официальную правду, а официальная правда — это воля начальства. Мы орудие правительства. Короли, министры исчезают, а канцелярии остаются. Вернитесь, господа, в свои семейства и ждите там приказаний министра.

— Ну, — сказал Барте своему товарищу, уходя, — чувствуете вы себя способным служить официальной правде?

— Нет, — ответил Гиллуа, — и думаю, что моя административная карьера кончена. Но надо признаться, что все это очень печально… Эти люди могут навлечь когда-нибудь на Францию самые ужасные бедствия.

В тот же день молодые люди подали в отставку.

— Мы свободны, любезный Гиллуа, — сказал Барте, — пойдем же, мои родные с нетерпением желают видеть того, о ком я им говорил, как о брате… Но что с вами? Вы задумались.

— Я думаю о Лаеннеке, о больших реках, о бесконечных горизонтах Центральной Африки… Я тоскую по девственному лесу…