Альберто Васкес-Фигероа - Уголек

По мнению Сьенфуэгоса, только это объяснение имело какой-то смысл, поскольку все рассуждения о чудесах казались ему полной нелепостью. Поэтому канарец, привыкший подходить к любой проблеме со свойственной ему практичностью, решил: как только солнце согреет долину, они снова спустятся к речной заводи, где и дождутся рождения ребенка, не питая особых надежд по поводу цвета его кожи.

Однако к рассвету стало еще холоднее.

Унылый ветер завывал над мертвой равниной, срывая клубы снега с горных вершин, осыпая мириадами ледяных игл, пробирающих до костей.

Свинцовый мертвенный свет окрасил пейзаж в безрадостные серые тона, а с севера-запада наползли густые облака, предвещая столь же безрадостный пасмурный день без тени надежды, что солнце пробьется сквозь тучи и согреет равнину.

Прежде всего нужно было убедить девушку как можно скорее отправиться в путь. Однако, стоило Сьенфуэгосу обменяться с ней парой слов, как стало ясно, что измученная голодом и холодом дагомейка не сможет сделать даже шагу — стоит ей попасть под порывы ледяного северного ветра, как она рухнет без сил.

В довершение всего с неба повалили бесчисленные белые хлопья. Они роились повсюду, сколько мог видеть глаз, и канарец с дагомейкой любовались на них, как на чудо. Снег падал мягко и бесшумно, но вскоре покрыл равнину толстым белоснежным ковром.

— Так вот откуда он берется, этот снег, — проворчал козопас себе под нос. — Из облаков. Никогда не видел ничего подобного, как никогда не встречал ничего другого, столь же опасного. — Пойду поищу дров и еды, — добавил он громче. — Думаю, вернусь до наступления темноты.

— Не оставляй меня одну... — взмолилась африканка.

— Если я останусь, мы долго не протянем, — ответил он. — А если смогу раздобыть огонь, то продержимся, пока ты не сможешь отправиться в обратный путь, но без огня нам не выжить.

Он принялся раскапывать мягкий и сухой грунт пещеры.

— Я зарою тебя по грудь, так тебе будет теплее, — он ласково погладил ее темные щеки, по которым бежали слезы. — Верь мне! Мы выберемся отсюда!

Сьенфуэгос поцеловал ее в лоб, надеясь передать ей хотя бы толику уверенности, которой ему и самому не хватало, и вышел навстречу холоду и снегу, грозящим стать их вечными тюремщиками.

Ни раздумывая больше ни секунды, он пустился бежать.

Сьенфуэгос был уверен, что лишь долгая пробежка в монотонном ритме, когда разуму нет необходимости командовать ногами, способна вывести из белоснежной ловушки. Он набрался мужества и превратился в своего рода бегуна-марафонца с единственной целью — добраться до границы леса и набрать сухих дров.

К счастью, снежный покров здесь был хоть и слежавшимся, но все же не слишком толстым, так что ноги не тонули в снегу, а бежать по ровной и гладкой поверхности было все же легче, чем попадать ногами в полузамерзшие лужи или перескакивать через чахлые кусты.

Вскоре он обнаружил, что главный враг — вовсе не замерзшая земля, не закоченевшие ноги и даже не сам холод, с которым он отчаянно боролся, стараясь согреться на бегу, а разреженная атмосфера, малопригодная для дыхания, какой она всегда и бывает на высоте больше трех тысяч метров на уровнем моря. Каждый глоток кислорода давался с большим трудом, обжигая легкие и вызывая мучительное удушье и неотвязный звон в ушах, отчего казалась, что голова вот-вот лопнет и разлетится на тысячу осколков.

По этой причине, когда наконец-то мертвая и отвратительная пустошь стала мягко понижаться к лощине, а снег — быстро исчезать, у канарца вдруг появились новые силы и вернулась прежняя ловкость. Он громко и ликующе вскрикнул, прибавил ходу и пролетел по склону, к первым деревьям, виднеющимся на горизонте.

Темное лицо Уголька уступило место в его памяти бледным чертам Ингрид Грасс, и он вдруг ошеломленно осознал, что на самом деле бежал ради спасения своей любимой. И потому, когда он наткнулся не невидимый камень и до крови разбил лодыжку, то даже не застонал.

Он будто не чувствовал боли, а также жажды или усталости, лишь страх, что не сможет вовремя взять под контроль собственный разум, превратившийся в машину, способную лишь двигать тело вперед.

Деревья тянулись к нему, словно огромные дружеские руки, будто стремясь защитить, и на миг он поверил, что судьба наконец сменила гнев на милость.

Сьенфуэгосу понадобилось более двух часов, чтобы восстановить силы.

Несмотря на то, что он упорно пытался идти вперед, ноги отказывались служить; видимо, долгий бег отнял все силы, и в итоге он был вынужден прислониться к дереву, рассеянно глядя в ту сторону, где возвышалась вершина высокой горы, куда он непременно должен вернуться. Как ни старался канарец собрать в кулак всю свою волю — увы, колени снова и снова подкашивались.

— А ну вставай! Вперед! — подгонял он сам себя, ухватившись за толстую ветку и помогая себе встать. Но едва он выпустил ее из рук, как снова рухнул мешком, будто ему подрезали сухожилия.

Это продолжалось до тех пор, пока из кустов неожиданно не выбрался броненосец с острой мордочкой и веселыми глазами, дважды фыркнул, пошевелив смешными ушками, без всякого страха наблюдая за измученным Сьенфуэгосом — видимо, тот казался ему чем-то вроде большой деревянной куклы, неподвижной и совершенно безопасной, поскольку зверь, забыв об элементарной осторожности, без всякого почтения принялся слизывать кровь с израненных ног человека.

Канарец пребывал не в том состоянии, чтобы испытывать к кому-либо жалость; и хотя он все же ощутил мимолетный укол совести за то, что вынужден обмануть доверие безобидного животного, но все равно протянул руку, как если бы собирался пожать зверьку лапу, и, крепко ухватив за костяной панцирь, в мгновение ока свернул ему шею.

Почти не сдвинувшись с места, он смог развести костер и водрузил на него тушу несчастного животного, а потом поддерживал несильный огонь, перевернув ее на спину, чтобы зверь зажарился в собственном соку в импровизированной сковородке-панцире, таков был вкуснейший рецепт купригери.

Плотный завтрак помог восстановить силы и вновь почувствовать себя живым, так что вскоре канарец сумел даже сделать несколько шагов, однако прошел целый час, прежде чем он отправился в обратный путь.

Он собрал валяющиеся вокруг сухие ветки, стянул их крепкими лианами в две огромных вязанки, выгреб яйца из найденных гнезд, не задумываясь о том, каким птицам они могут принадлежать. Больше всего Сьенфуэгосу повезло, когда он наткнулся на двух спаривающихся черепах; он связал им лапы и подвесил за шеи, как пару старых сапог.

— Хватит и на сегодняшний ужин, и на завтрашний обед, — усмехнулся он, потирая руки.