Эжен Лабом - От триумфа до разгрома. Русская кампания 1812-го года

Несмотря на то, что наши войска вошли в город накануне, город казался таким обширным и безлюдным, поскольку в нашу часть города еще не входил ни один солдат. Даже самые храбрые из нас были потрясены этим безмолвием. Улицы были так длинны, что наши всадники не узнавали своих на другом конце. Осторожно приближаясь друг к другу, они внезапно испуганно бежали назад, хотя потом выяснялось, что они воевали под одними знаменами. Прежде чем занять новый квартал, туда отправляли разведчиков, они осматривали дворцы и церкви. В первых они обнаруживали только стариков, детей или русских офицеров, которые были ранены в предыдущих боях, а в последних – разукрашенные как в дни больших праздников, алтари и тысячи горящих в честь покровителя страны свечей. Это свидетельствовало о том, что набожные москвичи не переставала молиться своему святому вплоть до момента их отъезда. Торжественность и святость окружающей обстановки внушали нам сильное уважение к побежденному нами народу и невольный страх, который порождает всякая несправедливость. Мы робко продвигались через это ужасное Безмолвие, часто останавливаясь испуганно оглядываясь и прислушиваясь к каждому звуку, так как от страха перед колоссальностью наших завоеваний, нам всюду чудились засады. Малейший шум – и нам казалось, что мы слышим бряцание оружия и крики раненых.

По мере приближения к центру города, особенно в окрестностях Базара, мы начали понемногу встречать жителей Москвы, собравшихся вокруг Кремля. Эти обманутые старинным поверьем люди, веря в неприступность этих стен, накануне пытались оказать сопротивление нашим доблестным легионам. Пораженные своим поражением, они со слезами смотрели на высокие башни, которые они до сих пор считали «палладием» своего города. Далее мы увидели толпу солдат, устроивших открытую продажу награбленного добра, поскольку охрана была поставлена только у крупных провиантских складов. Чем дальше мы шли, тем больше нам встречалось солдат, тащивших на своих спинах куски ткани, целые головы сахара и целые кипы других товаров. Мы не знали, как объяснить этот шокирующий беспорядок, но фузилеры Гвардии нам рассказали, что дым, который мы видели при въезде в город, исходил из огромного, полного товаров здания, называемого Биржей, [113] Так французы называли Гостиный двор в Москве. – Прим. перев. и которое русские подожгли при отступлении. «Вчера, – рассказывали нам солдаты, – мы вошли в город в полдень, а пожар возник около пяти. Мы хотели потушить его, но вскоре узнали, что губернатор увез все насосы. Совершенно ясно, что этот пожар, который нельзя погасить, организован местной знатью с намерением спровоцировать нас на мародерство и подорвать нашу дисциплину, а также погубить тех торговцев, которые выступали против оставления Москвы».

Вполне естественное любопытство тянуло меня вперед. Чем ближе я подходил к месту пожара, тем больше встречалось солдат и нищих, тащивших всевозможные предметы. Менее ценное тотчас выбрасывалось, и вскоре все улицы были покрыты разными вещами. Наконец-то я достиг своей цели, но – увы! От прежнего, известного своим великолепием здания ничего не осталось, это была просто огромная печь, сверху непрерывно падали горящие балки, угрожая нам мгновенной смертью. Однако я мог еще довольно безопасно двигаться по галереям. Там находились многочисленные лавки, в них орудовали солдаты. Все сундуки и кладовые были взломаны – добыча превзошла все ожидания. Но, ни один крик или драка не нарушили эту ужасную сцену. Каждый нашел все, что ему было необходимо для удовлетворения его жажды грабежа. Полная тишина, только треск пламени и шум взламываемых дверей, а иногда ужасный грохот, вызванный падением подгоревшей части свода. Бумажные ткани, муслин, в общем, все самые дорогостоящие материи Европы и Азии – все горело. Подвалы были заполнены сахаром, маслом и купоросом и это все горело тоже. Языки пламени вырывались наружу через зарешеченные отверстия и люки – картина сущего ада.

Это было зрелище и страшное, и потрясающее, одновременно. Даже самые закаленные были убеждены, что узрев такое ужасное несчастье, Всевышний обязательно обрушит свой карающий меч на его зачинщиков.

Ответы на вопрос о причинах пожара меня совершенно не удовлетворили, но возвращаясь вечером во дворец, где был расквартирован наш штаб, я встретил француза, который служил воспитателем детей князя –. Очень образованный и здравомыслящий человек. Поговорить с ним было интересно еще и по той причине, что, он долгое время жил среди русского дворянства, и прекрасно знал их нравы и образ мышления. Более того, события, которые произошли в Москве после битвы под Москвой прошли перед его глазами и, хоть он и был французом, благодаря своим способностям и благоразумию он входил в узкий круг ближайших знакомых графа Ростопчина. Мне очень повезло, поскольку эта встреча предоставила мне возможность получить необходимую мне информацию, а кроме того, лучше узнать об истинном характере губернатора, который, несмотря на то, что он стал жертвой злобной клеветы, всегда будет почитаем своими согражданами. А будущие поколения назовут его идеальным образцом мужества и патриотизма.

– Хотя французы шли на Москву тремя колоннами, – говорил воспитатель, – граф Ростопчин поступил весьма благоразумно, скрыв от народа правду, так что никто, кроме дворян, и лиц, имеющих отношение к правительству, понятия не имел, какая опасность угрожает городу. Такая политика, конечно, долгое время поддерживала наши иллюзии, но когда мы увидели возвращающуюся русскую армию, которой предшествовали 30 000 раненых, а за ними длинную вереницу бегущих крестьян, граждане побросали все свои дела и запаниковали. Все общества были распущены, а государственные учреждения опустели. Даже ремесленники, отказавшись от работы, необходимой для прокормления своих семей, закрыли свои мастерские и, поддавшись всеобщей панике, огромной толпой отправились к губернатору, чтобы узнать, следует ли им уйти или остаться.

Оказавшись в такой тяжелой и критической ситуации, граф Ростопчин, окруженный самыми известными дворянами и самыми богатыми и уважаемыми купцами, напомнил своим согражданам те торжественные обещания, которые они дали своему императору. Он напомнил им о той памятной сцене, когда государь, отец своей страны, принял от них, своих детей их богатства и их жизни. При этом воспоминании, губернатор, пытаясь обуздать переполнявшие его чувства, на некоторое время утратил дар речи. Эта немая сцена длилась несколько минут и вызвала больше слез, чем могли бы вызвать самые красноречивые разглагольствования. Но государственные интересы естественно и трогательно подавили излишнюю сентиментальность, вперед вышел один из дворян, тот, кто в силу своей дипломатической должности хорошо знал причины этой жестокой войны, и он обратился к присутствующим со следующими словами: