Этель Войнич - Прерванная дружба

Рене потихоньку выскользнул из палатки и принялся шагать по залитой лунным светом каменистой площадке. Он никогда бы не поверил, что шутка может причинить такую боль. Не раз в тяжкую минуту обвинял он Ривареса мысленно в чём угодно, но только не в отсутствии чуткости. Горько подозревать самого дорогого тебе человека чуть ли не во всех смертных грехах, но ещё тяжелее, когда тебя коробит от его бестактности.

Тишину нарушило чьё-то тяжёлое дыхание, словно кто-то долго бежал. Он увидел, что на камне сидит человек, уронивший голову на скрещённые руки.

– Кто здесь? – спросил Рене, подходя ближе.

– Н-ничего. Одну минутку…

Голос нельзя было узнать, но человек предупреждающе поднял изуродованную левую руку.

– Риварес! Что с вами? Вам плохо? Перед ним опять было страшное лицо, которое он видел в Кито.

– Да. Не говорите остальным. Я нашёл предлог, чтобы уйти… не мог больше выдержать.

– Но вам нужно лечь.

– Я знаю. Помогите мне, пожалуйста. – Он поднялся, цепляясь за руку Рене.

– Вы в состоянии идти? Я могу донести вас на руках.

– Спасибо. Я сам.

Опираясь на Рене, он медленно сделал несколько шагов, каждый раз с трудом переводя дух, потом остановился и закрыл рукой глаза.

– Это просто глупо! – воскликнул Рене. – Обнимите меня за шею.

Нагнувшись, он почувствовал, как Риварес обмяк и всей тяжестью навалился ему на плечо. Рене поднял его, отнёс в палатку Дюпре и уложил в гамак, затем велел Фелипе позвать Маршана.

Риварес открыл глаза.

– Господин Мартель… Что вы делаете?

– Снимаю с вас башмаки. Не шевелитесь. Лежите спокойно.

– Да, но… вы отнесли меня в палатку полковника…

– Когда вам стало плохо? – спросил Рене, расшнуровывая второй башмак.

– Сегодня утром… нет, ещё ночью. Я надеялся, что боль пройдёт. Но сейчас схватило по-настоящему.

– Поэтому вы весь день и развлекали нас?

– Наверно. Кто однажды был клоуном, тот им и останется. Мне кажется, я фиглярничаю уже целую вечность. А что, очень скверно у меня получалось? Так некстати заболеть именно сейчас! Мне очень жаль, что я вас всех задержу, но мне придётся отлежаться.

– Господин! – просунув в палатку голову, позвал Фелипе. – Доктор только что вышел вместе с господином Лортигом. Пойти поискать?

– Да, пожалуйста.

Риварес запротестовал.

– К чему такая спешка? Вам незачем так беспокоиться…

– Что же я, по-вашему, должен делать, когда человек теряет сознание?

– Это от боли. Так уже не раз бывало. Оттого что я попытался идти…

– Так с вами это было и прежде?

– Ещё бы! За последние четыре года – раз шесть-семь. Пора бы мне уже привыкнуть.

– Что же это такое?

– Я сам как следует не знаю. Один человек говорил мне, что это местное воспаление, но он мог и ошибиться, потому что пил как лошадь. Чтобы там ни было, а боль страшная. И все из-за какого-то внутреннего повреждения. Г-говорят, это не опасно для жизни, если только не начнётся п-перитонит. Это случилось тогда же. – И он тронул свою левую руку.

– Как же вы лечитесь?

– Просто жду, когда пройдёт приступ, и стараюсь не терять головы. Это длится не слишком долго, а то было бы невозможно выдержать. Нужно только набраться решимости несколько дней терпеть боль. Она накатывает волной и затопляет сознание. А между приступами вполне терпимо, если только лежать совсем не двигаясь и дышать осторожно.

Рене на минуту задумался.

– Полковнику лучше перебраться в другую палатку, а я останусь здесь ухаживать за вами.

– Вы? Нет, нет! Это может и Фелипе. Я не хочу, чтобы вы оставались со мной.

– Почему?

– Вы не понимаете. Это ведь т-только начало.

– Тем более…

– Вы не представляете, что это такое. Вам будет тяжело. Такая боль – отвратительное зрелище. А вы ненавидите всякое уродство!

– Пусть вас это не тревожит. В своё время я достаточно имел дела с больными. Моя сестра почти с рождения прикована к постели.

– Бедняжка! – пробормотал Риварес, широко раскрыв глаза.

Не понимая, как это случилось, Рене стал рассказывать о Маргарите, о своих опасениях н надеждах – о том, чего он никогда никому не поверял.

– Вот потому я и поехал в эту экспедицию, – закончил он и некоторое время молча следил за колеблющимися тенями. Молчание нарушил горький смех Ривареса.

– В-весьма похоже на бои гладиаторов, не правда ли? Все требуют твоей смерти. Господу богу, в-вероятно, очень в-весело забавляться с нами – ведь нас так много.

В палатку вошёл раскрасневшийся, разгорячённый вином Маршан. Больной принялся развлекать его весёлыми анекдотами и эпиграммами н, повернувшись к Рене, с отчаянием прошептал:

– Уведите его отсюда! Уведите! Он пьян! Рене с большим трудом выпроводил Маршана из палатки и, отойдя подальше, чтобы их нельзя было услышать, спросил:

– Нельзя ли дать ему какое-нибудь средство, чтобы облегчить боль?

Маршан засмеялся.

– Дорогой мой, вы чрезмерно чувствительны. Мы не даём опий из-за каждого пустяка. Просто небольшое воспаление, наверное он разгорячился при езде и схватил простуду – вот и все, не то бы он не острил так метко.

Маршан, пошатываясь, удалился. Рене с отчаянием смотрел ему вслед.

Через несколько часов, не в силах безучастно смотреть на страдания Ривареса, Рене разбудил Маршана. Он решил, что не уйдёт без опия, хотя бы ему пришлось добывать его силой. Но пары шампанского уже выветрились, и Маршан мрачно последовал за Рене.

– Да, острое воспаление, – сразу сказал он, взглянув на скорчившегося больного. – Принесите кипятку и компрессы. Только сначала посветите мне!

Склонившись над гамаком, он мягко и отчётливо произнёс:

– Послушайте, Риварес. Если вы больше не можете, я дам вам опия, но для вас будет лучше, если вы протерпите сколько сможете, не прибегая к нему. Сумеете?

Риварес, закрывавший лицо рукой, кивнул. Маршан хотел расстегнуть на нём рубашку и вдруг обернулся к Рене.

– Вы пролили воду, Мартель?

– Нет, – прошептал Рене.

Маршан выхватил у Рене лампу, отвёл руку Ривареса и, взглянув ему в лицо, поспешил за опиумом. Дав больному лекарство, он сказал:

– Что же ты не сказал мне, мальчик?

Через несколько часов начался новый приступ. Он был настолько сильным, что всевозможные болеутоляющие средства, к которым при содействии Рене два дня и две ночи почти без, передышки прибегал Маршан, не приносили облегчения. Только большие дозы опиума могли бы оказать некоторое действие, но Маршан во что бы то ни стало хотел обойтись без них.

– Других больных мне обязательно пришлось бы оглушить опием, не думая о последствиях, но у вас хватает мужества помочь мне, – сказал Маршан Риваресу к вечеру третьего дня.

Риварес как-то странно посмотрел на него.

– Как по-вашему, придёт этому когда-нибудь конец?