Джон Биггинс - Под стягом Габсбургской империи

Собеседник рассмеялся.

— Может, нам стоит попробовать китайскую джонку? Насколько я знаю, местные жители мало обращают внимания на длинноносых и их маленькую войну. Во всяком случае, я часто видел среди военных кораблей джонки, плывущие рядом под парусом, как ни в чем не бывало. Такое ощущение, что китайские капитаны плавают этими маршрутами последние четыре тысячи лет и не собираются их менять из-за япошек и кучки сумасшедших европейцев, воюющих друг с другом. Возможно, нам удастся загрузить торпеду на борт джонки и как-то ночью выползти и попытаться торпедировать «Неумолимый». Если ничего другого не придумаем, то это лучше, чем сидеть здесь и ждать, когда нас возьмут в плен.

Некоторое время я шел молча, глубоко задумавшись. Я вспомнил кое-что из богатых запасов, раскопанных в трюмах «Элизабет» пару недель назад, во время первой суматошной консервации корабля. Мне также пришла на ум одна проделка, которую мы пытались исполнить много лет назад, когда я еще курсантом плавал на борту парового корвета «Виндишгрец». В тот же вечер, вернувшись на борт «Элизабет», я попросил о встрече с капитаном.

— Ну, Прохазка, — произнес он, — на первый взгляд это весьма эксцентричная идея. Но обдумав ее за обедом, я решил: почему бы и нет. Откровенно говоря, «Кайзерин Элизабет» и её экипаж пока играют не очень-то заметную роль в операциях, а то, что вы предлагаете, даже если не увенчается успехом, может поднять моральный дух и даже способно восстановить престиж австрийских кригсмарине в глазах наших немецких союзников. Во всяком случае, как вы считаете, сколько человек вам потребуется?

— Думаю, около двадцати, герр капитан. На местных джонках примерно такая команда.

— Двадцати? Ужасно много, особенно учитывая, что это будут самые молодые и способные. Ну да ладно, что еще они могут делать, кроме как сидеть здесь и ждать, пока их возьмут в плен, когда город падет. Что касается остального, то, как я понимаю, вам потребуется две торпеды калибром сорок пять сантиметров и бортовые подвесы?

— Именно так, герр капитан.

Он какое-то время пожевал губы и в рассеянности крутил кончик уса.

— Две торпеды потребуют некоторой бумажной отчетности, если вы их потеряете, но, опять же, какое вообще им можно найти применение, когда мы заперты в гавани? Что касается бортовых подвесов, то пожалуйста: это штука настолько старая, что уже даже не учитывается в запасах. Полагаю, их собирались списать на металлолом еще году в 1908-м, но поскольку корабль уже находился в Китае, то никто толком не озаботился. Но вы когда-нибудь их использовали?

— Только однажды, герр капитан, когда был еще кадетом. Мы попытались запустить торпеды с пятнадцатиметрового парусного куттера в заливе Кастелло.

— И каков же был результат?

— Честно говоря, довольно неоднозначный, герр капитан.

Он пожал плечами.

— Что ж, хорошо: у вас будет ваша команда, судно и необходимое вооружение. Добровольцев я поищу завтра. Лично я думаю, что вы лишь зря играете со смертью, но это хотя бы может оставить свой след в истории осады. Австрийская военная история по большей части состоит из тщетного героизма, так что боюсь, вы лишь продолжите эту традицию. Так или иначе, когда вы планируете отчалить на своей джонке?

— Возможно, послезавтра, герр командир, если всё будет готово вовремя.

— Прекрасно. Я приду посмотреть. В последнее время было мало поводов посмеяться.

Габсбургский флот в мои дни был немецкоговорящим, но так было не всегда, ведь в 50-х годах девятнадцатого века приказы отдавались на итальянском. И почему бы и нет, мы же являлись последователями и законными наследниками флота светлейшей Венецианской республики. Когда на рубеже веков я был еще курсантом, многие старые офицеры по-прежнему плыли к берегу на гондолах, а не на четырехвесельных гичках, как предписывают инструкции.

Мой первый капитан, Славец фон Лёвенхаузен с «Виндишгреца», был одним из таких. Я получил задание вернуть его гондолу в Моло-Беллону до отплытия из Полы в Южную Америку. И до сих пор помню горечь унижения, когда маленькая лодка беспомощно маневрировала посреди гавани, как я потел от усилия и смущения, отчаянно пытаясь рулить и грести одним веслом, а все имперские и королевские кригсмарине выстроились у поручней, потешаясь над моим конфузом. Что ж, подобное чувство бессильной ярости я испытал на следующий день, когда мы изо всех сил пытались вывести двадцатиметровую торговую джонку в воды залива Цзяочжоувань.

Мне кажется, за все свои годы на море я никогда не сталкивался с более неуклюжим судном, настолько полностью и вызывающе неповинующимся всем правилам управления лодкой, принятым в остальном мире. Мой экипаж в основном состоял из хорватских моряков с побережья и островов Далмации, мужчин, для которых управлять небольшими парусными судами было так же естественно и легко, как дышать. Они прекрасно могли управляться с четырехугольным люггерным парусом, которых у нашей джонки имелось целых пять, а также длинным и тяжелым рулем, крепящимся на двух канатах, стандартными на борту их родных трабакколо и браццера [71] Требака (от итал. trabaccolo), браццера — парусные двухмачтовые грузовые, торговые или рыболовецкие суда. .

Тем не менее, хоть они и были превосходными моряками, джонка одержала над ними верх. Когда мы пытались идти на фордевинд, судно отклонялось от курса и бесконтрольно кренилось из стороны в сторону, потом вдруг разворачивалось прямо по ветру и плыло в обратном направлении, хлопая парусами подобно злому богомолу. Когда мы отчаянно пытались развернуть судно по ветру, оно продолжало уваливаться под ветер или намертво стопорилось на сильном ветру, и приходилось разворачиваться при помощи огромного бамбукового кормового весла.

Когда мы пытались идти в галфвинд, судно дрейфовало боком, как краб, проваливающийся во впадинах волн; а что касается движения по ветру, картонная коробка плыла бы лучше. В итоге после двух-трех часов мучений нам пришлось признать поражение. Слишком измотанные и безразличные к реакции улюлюкающей толпы на маяке, которой предоставили редкую возможность отвлечься от дневной рутины, мы приняли унизительное решение о буксировке обратно паровым баркасом.

Когда я поднимался по ступенькам мола, чтобы сообщить капитану о бесполезности джонки, от толпы отделилась фигура. Человек подошел ко мне, отдал честь и протянул руку. Я уже немного про него знал: Пауль Эрлих, лейтенант имперского германского резерва ВМФ. Он выделялся среди других немецких военно-морских офицеров в Циндао, будучи евроазиатом, сыном лютеранского проповедника из Мекленбурга, прибывшего в северный Китай в 1880 году и женившегося на местной женщине.