Шарлотта Лин - Мэри Роуз

В конце концов на помощь им пришло перемирие между Францией и кайзером. Англия готовилась к войне, и король не смог устоять перед планами развития флота, которые они представили. Три дня назад он неожиданно разрешил Энтони доставить «Мэри Роуз» в Портсмут. Для начала только с той целью, чтобы устранить нанесенный водой вред, но Энтони был рад и этому. Он знал, что в течение ближайших нескольких месяцев корабль будет в безопасности, и это давало ему время для дальнейшей борьбы.

— Твой друг Энтони — счастливый человек, — сказала Сильвестру Фенелла. — Ты бы видел его сегодня утром, когда он уезжал. Ты хоть раз слышал, чтобы он насвистывал песенку?

— Нет.

— А я — да.

— У него нет слуха.

Фенелла рассмеялась.

— Ты готов заявить об этом?

— А ты, Фенни? — Он с сомнением посмотрел на нее. — Ты можешь назвать себя счастливой женщиной, если венец счастья, который моя сестра получила от живодера, остается для тебя недосягаемым?

— Я не хотела бы поменяться местами ни с твоей сестрой, ни с кем другим, — ответила Фенелла. Она закрыла глаза, представила Энтони и почувствовала на языке и нёбе жар, с которым он поцеловал ее перед отъездом, — словно ему было всего семнадцать. Волосы у него отрастали. Голова болела реже, живот по большей части не тревожил, и иногда ночью он спал без стонов, почти не просыпаясь. Когда он вернется домой со своей «Мэри Роуз», пюпитр в кабинете будет завален его рисунками и заметками. Он будет проводить в Портсмуте все время, которое выделит король, и она сможет всякий раз, когда зашевелится голод, побежать в кабинет или в доки, чтобы украдкой сорвать поцелуй с его губ. Да, она счастливая женщина. Жизнь — непростая штука. Но богатая.

— Фенелла, — произнес Сильвестр. — Мой друг Энтони не счастливый мужчина, даже если он фальшиво насвистывает и уезжает флиртовать со своим кораблем. Мой друг Энтони — храбрый мужчина, который научился долго терпеть. Но я боюсь того дня, когда он не вытерпит.

Перед ее внутренним взором невольно промелькнули картинки дня смерти Ральфа.

— Как же отвратительно ты выражаешься! — набросилась она на Сильвестра. — Что ты хочешь этим сказать? Что в душе у Энтони таится непредсказуемый зверь?

— Ты знаешь, что я никогда ничего подобного не сказал бы, — ответил он. — Я хотел объяснить тебе, почему я не общаюсь с Робертом Маллахом, и неважно, сколько воды унесла Темза.

— Энтони с ним общается.

— Если бы я мог помешать ему, я бы это сделал. Ты знаешь, как часто в моей душе возникает желание запереть этого человека и защитить его от самого себя?

Фенелла рассмеялась и прижалась к нему.

— Он вырос, Силь. Не ему, а тебе обязательно был нужен ребенок, и мне от всей души жаль, что твоя племянница лишается такого чудесного дяди.

Сильвестр, который на вид казался спокойным и мягким, словно Солент июньским утром, мог быть упрямее барана. Фенелла знала, что в таком случае с ним больше не о чем говорить, и пошла в свой «Дом бессмертных», чтобы помочь Лиз кормить больных.

Но время бессмертия миновало. Во второй половине дня в ворота постучали. Лиз и Фенелла повесили табличку, сообщавшую, что больше больных не принимают, но большинство тех, кто нуждался в помощи, читать не умели и не знали, куда им еще идти. Роспуск монастырей и приютов закончился, и больные, старые и нищие болтались по стране, сбиваясь в отчаянные стада.

Лиз пошла к двери, чтобы посмотреть, кто там. Фенелла, услышав взволнованный голос, тоже пошла к двери. Запыхавшаяся женщина, которая стояла на пороге, была вне себя от страха. На руках она держала маленькую девочку, без сомнения дочь, висевшую на ней, словно мокрый мешок. Единственным признаком жизни в ней были тяжелое дыхание и пот, градом катившийся по лицу. Воняло от нее ужасно.

— Пожалуйста, возьмите мою Энни, — взмолилась она. — Пока она поправится, это же ненадолго. Грег Бишофсвирт говорит, что в таком состоянии он не хочет держать ее под своей крышей, но у нас здесь совсем нет родственников. Ей просто нужна постель на пару дней, она крепкая, а ухаживать за ней я могу и сама.

Теперь Фенелла узнала женщину. Она работала в «Морском епископе» разливальщицей и сама растила дочь. Она увидела, как Лиззи улыбнулась своей милой улыбкой, приоткрыла дверь сильнее, чтобы впустить мать и дочь. Одним прыжком она оказалась между ними, захлопнула дверь, оставив лишь щель.

— Вы не можете остаться, — сурово, так что у самой сжалось сердце, произнесла она. — Вы сами это знаете.

— Но куда же нам идти?

— Возвращайся к Грегу и скажи ему, чтобы он принял вас обратно. Поскольку твоя дочь болела в его доме, все равно уже поздно. У твоей девочки потливая горячка. Если мы ее примем, люди здесь у нас перемрут, как мухи. — С этими словами она схватила Лиз за руку, грубо потянула ее прочь от женщины и ее дочери. Впрочем, возможно, все равно уже было поздно.

Эпидемии потливой горячки проходили каждые пару лет, оставляя на городах и деревнях борозды, словно на свежем поле. Если болезнь пришла в Портсмут, к вечеру в каждом третьем доме будут оплакивать умерших. Тот, кто переживет первую ночь, может надеяться, что удастся выздороветь, но большинство умирало сразу после начала болезни.

«Великий Боже, — молилась про себя Фенелла, повторяя только эти два слова. — Великий Боже». Она вспомнила, что мать Сильвестра умерла от этой болезни. Единственное, в чем им повезло сейчас, так это в том, что сэра Джеймса, тетушки Микаэлы и Энтони не было дома. Люк был на верфи. Они пошлют ему записку, чтобы оставался там и не пускал рабочих на ночь в город.

Ей казалось бесчеловечным прогонять женщину, но у нее не было выбора. Увидев растерянное лицо Лиз, она встряхнула девушку.

— Мы отвечаем за тех людей, которые в доме, Лиз. Если мы притащим сюда горячку, в такой тесноте не выживет никто.

О страхе за собственную семью она ничего не сказала и отослала девушку под каким-то предлогом в Саттон-холл.

Едва Лиз ушла, как явился Сильвестр. Увидев его расстроенное лицо, Фенелла вскрикнула:

— Что случилось?

— Ханна, — только и ответил он.

Дни бессмертия миновали. В доме была смертоносная болезнь, и Фенелла могла думать лишь об одном: «Только не Сильвестр. Господи, смилостивься над нами, не забирай у нас Сильвестра».

Тому, кто был заражен потливой горячкой, сначала приходилось терзаться необъяснимыми страхами, затем он начинал мерзнуть, заползал под одеяло и чувствовал слишком сильную слабость, чтобы подняться. В таком состоянии больной проводил примерно час, а затем по всему телу выступал обильный пот. От боли голова едва не раскалывалась на части, сердце стучало как бешеное, нападала невообразимая жажда, но больной не мог удержать в себе ни капли воды. И спустя несколько мучительных часов наступала смерть — как избавление, непостижимая для родственников, для которых утром мир был еще целым.