Шарлотта Лин - Мэри Роуз

Свой хлебный обход в тот день Фенелла, погруженная в размышления, совершила небрежно. Возвращаясь с наступлением темноты с пустой повозкой в Саттон-холл, она увидела, что со стороны гавани едет Сильвестр на своей кобыле. Обычно в седле перед ним сидел мальчик, но сегодня он был один.

— Где Люк?

— Остался на верфи, — ответил Сильвестр. — Ближе к вечеру Энтони стал показывать ему, как делать из горной сосны настоящий шпангоут, и Люк со слезами на глазах; заявил, что ни в коем случае не может ехать домой. Тогда Энтони предложил оставить его на ночь.

— Энтони? — удивилась Фенелла. — Ты говоришь о человеке, который ни с кем словом лишний раз не перемолвится и который прячется, едва завидев чужого человека? Он добровольно оставил у себя ребенка, который постоянно задает какие-то вопросы?

Сильвестр спешился и помог ей выбраться из повозки. Стоя рядом, они облокотились на повозку, как поступали часто, чтобы отдохнуть после долгого дня.

— С Люком он разговаривает, — произнес Сильвестр. — Ты разве никогда не видела этого? Перед Люком он садится на корточки, чтобы их глаза были на одном уровне, и отвечает на все его вопросы. Мой друг Энтони, никогда не умевший ждать, проявляет ангельское терпение, общаясь с этим мальчиком. И что самое поразительное — он сам задает ему вопросы. Сегодня Люк начал говорить о Боге и молитвах, и Энтони спросил его: «Ты уже хоть раз видел это, Лукас? Ты просил Бога о чем-то, чего тебе хотелось, и он исполнил твое желание?»

— И что же сказал Люк? — поинтересовалась Фенелла.

— Он умный мальчик, — ответил Сильвестр. — «Так делать нельзя, — сказал он. — Молиться за то, чего хочешь, а не за то, о чем говорят нам священники. Но мама говорит, что мы можем делать это про себя. Бог все слышит. Поэтому я попросил его подарить мне мяч для игры в футбол, хотя король запретил это, как священники — молитвы. И через два дня тетушка Микаэла сшила мне из тряпок мяч, а сэр Джеймс сказал, что я могу играть им во дворе, потому что королевские чиновники не Бог и не могут все слышать».

«Как же нам повезло, — думала Фенелла. — Что бы ни случалось, мы благословенны и наша жизнь чудесна».

— Я подбежал к нему, отвел Энтони в сторону, — продолжал рассказывать Сильвестр. — Я знаю, что он сомневается в существовании Бога, поэтому я поспешно сказал: «Я тебя прошу, не лишай мальчика веры».

Фенелла не стала говорить Сильвестру, что Энтони не сомневается в существовании Бога, а уверен, что ничего подобного нет в пустых небесах. Это была тайна Энтони, и она собиралась сохранить ее.

— Он так и сделал, правда? — с некоторым страхом спросила она.

Сильвестр улыбнулся.

— Знаешь, что он мне сказал? «Не глупи, Сильвестр. В Бога, которому небезразличны футбольные мячи для маленьких мальчиков, поверит даже такой черт, как я». За черта я его стукнул кулаком, мягко и осторожно, но вместо того чтобы закрыться, он стукнул меня в ответ, и Люк тут же оказался рядом и стал подзадоривать нас, как борцов на ринге.

— О, Силь, это чудесно! Жаль, что меня там не было.

Сильвестр погладил ее по руке.

— Ты знаешь, я по-прежнему верю в то, что разбитое можно исцелить и что у вас может быть маленький мальчик. Я бы крестил его, и можешь мне поверить, я стал бы баловать его так, как никогда ни один крестный отец не баловал своего крестника.

— В этом я не сомневаюсь, — негромко произнесла Фенелла. Ни один ребенок, даже принц, которого может подарить своему королю Анна Болейн, не был бы любим больше. Понимать, что этого ребенка не будет, было очень больно, не говоря уже о том, чтобы облечь эту боль в слова. Она взяла себя в руки. — Сильвестр, маленький Люк и его сестра заслуживают будущего не меньше, чем наш с Энтони ребенок. То, что ты не хочешь жениться на их матери, неправильно. Ханна тревожится, потому что ее детей ждет неизвестность.

— Для этого у нее нет причин! — возмутился Сильвестр.

— Женись на ней, — не отставала Фенелла. — Нам уже необязательно поддерживать фарс по поводу нашей помолвки, даже твоя тетушка знает правду.

Сильвестр замер.

— Но ведь этого хотел Энтони.

— Давай-ка на минутку забудем, чего хотел Энтони, — заявила Фенелла. — Он считает, что я заслуживаю лучшего, что у него есть, а лучшее — это ты. Конечно, он прав, но ты же знаешь, что мне все равно, пусть меня будут считать подстилкой того, кто убил своего брата. В «Domus Dei» не откажутся от моей помощи, а в доме твоей семьи меня, конечно же, не станут уважать мнение. Так почему меня должно волновать, что подумает обо мне кто-то еще?

Сильвестр потупил взгляд, принялся рисов ать носком ботинка что-то на земле.

— Об этом я буду говорить не с тобой, — заявил он. — Это мужское дело, и, пока мой друг Энтони просит меня защищать тебя, я не отступлюсь. Но о Люке и Лиз я все равно могу позаботиться. Я спрошу отца, как включить их в мое завещание, не нарушив при этом прав ребенка Энтони, который у него однажды будет.

— Что ты имеешь в виду?

Он резко поднял голову.

— Если у Энтони будет сын, он унаследует верфь и этот дом.

— Но, Силь, так нельзя! — воскликнула Фенелла. — Тебе еще и тридцати нет, у тебя у самого будет сын, и твой отец тоже захочет, чтобы его имущество осталось внутри семьи.

— Моя семья — это Энтони, — возразил Сильвестр. — И мой отец примет любое мое решение. Нет, Фенни, я не думаю, что у меня будет сын, но, если он будет у вас, я буду считать, что это ребенок общий для нас троих. Тебе не кажется, что ребенку может пригодиться любовь трех родителей?

— Почему же, кажется, — слабым голосом ответила Фенелла. Она растерялась, осознав масштабы его любви.

— Знаешь, о чем я подумал сегодня, когда увидел Энтони с Люком? — продолжал Сильвестр. — Если бы у него был ребенок, эта рана в его душе зажила бы. Он сумел пережить то, что его сделали убийцей и еретиком, сам того не желая, но теперь застыл в страхе перед самим собой. Поэтому он старается держаться от нас подальше, но с маленьким Люком, который хочет строить корабли, забывает об осторожности. Если бы ему довелось стать отцом собственного ребенка, он научился бы снова доверять себе.

Сердце Фенеллы сжалось, но она была просто обязана об этом сказать.

— Этого ребенка не будет, Сильвестр. Не цепляйся за ложную надежду.

— Я знаю, что дела обстоят не лучшим образом, — пробормотал он. — Но тебе не кажется, что все еще, возможно, изменится, надо лишь подождать?

— Об этом можно было говорить тогда, когда мы стояли в саду Суон-хауса и смотрели вслед доктору Кранмеру, — резко возразила Фенелла. — С тех пор прошло почти полтора года, и нам пора бы уже принять вещи такими, какие они есть. Энтони использовал всю свою силу, чтобы исцелиться, и, я думаю, мы относимся к нему несправедливо, когда ждем, словно жадные звери, что срастется и то, что было разбито. Если мы любим его, то должны принять его таким, какой он есть. Нам нужно смириться с тем, что этот человек почти не разговаривает и предпочитает проводить время в одиночестве, что он больше не устраивает своих обычных шуток, а его тело больше не может любить.