Александр Дюма - Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник)

Али подумал, что верные чоадары не слыхали или не поняли его приказания, и повторил громовым голосом: «Врас! Врас!» (Бей, бей). Но откликом на это был один только трепетный стон заключенных, а стражи, побросав оружие, объявили через своего начальника, что магометане не могут обагрить рук кровью магометан. Али поглядел на Омера с таким удивлением, что тот испугался и, как безумный, побежал по рядам стражей, повторяя приказание паши, но никто не повиновался, и, напротив, многие голоса произнесли слово «помилование»!

Али с ужасным взглядом махнул рукой, чтобы они ушли, чоадары повиновались, оставив оружие свое на месте. Паша подозвал к себе черных христиан, которые были у него в службе и которых называли таким образом оттого, что они носили короткие мантии темного цвета. Они медленно подошли и заняли места стражей. Али вскричал: «Вам, храбрые латинцы, предоставляю честь истребить врагов вашей религии, разите во имя креста! Бей, бей!»

Долгое молчание последовало за этими словами, потом послышался глухой ропот, подобный гулу волн морских, наконец раздался один голос, но громкий, твердый, без малейшего признака страха. Командир вспомогательного корпуса сказал:

– Мы не палачи, а солдаты, разве мы когда-нибудь бежали от неприятеля, разве мы чем-нибудь опозорили себя? Зачем ты хочешь сделать нас низкими убийцами? Спроси скодрийских гокков, визирь Али, спроси начальника красного знамени, боялись ли мы смерти? Возврати кардикиотам их оружие, вели им выйти в поле или обороняться в городе и тогда командуй. Ты увидишь, что мы готовы тебе повиноваться. Но на безоружных мы руку не поднимем: безоружный – брат нам, хоть он и неверный.

Али взревел, как лев. Одному ему невозможно было перестрелять из своих рук всех кардикиотов, иначе он не уступил бы этого никому, он посматривал вокруг себя, ища, кому бы поручить убийство. Тут подошел к нему один грек, простерся у подножия его трона, поцеловал землю и, подняв голову, как змея, сказал ему снизу:

– Позволь мне сослужить тебе службу, великий визирь: прикажи – и враги твои погибнут!

Али вскрикнул от радости, назвал его своим спасителем, братом, бросил ему кошелек, отдал свой карабин, как знак начальства, и велел ему поторопиться, чтобы наверстать потерянное время.

Афанасий Вайа созвал прислужников, которые следовали за армией, набрал таким образом человек полтораста и окружил караван-сарай. Али подал сигнал, взмахнув секирой, и в ту же минуту сто человек, которые взошли на стены, выстрелили, отбросили ружья, взяли другие, поданные теми, которые стояли внизу, и сделали еще залп, за которым вскоре последовал третий. Те из семисот кардикиотов, которые были еще на ногах, пытались избавиться от смерти. Одни бросились к воротам, чтобы их выломать, но ворота были завалены, другие, как ягуары, скакали на стены, начали работать кинжалами, ятаганами, топорами. Отбитые со всех сторон, пленники опять столпились на середине. Али взмахнул топором – и выстрелы загремели снова. Это была уже как бы охота в цирке, несчастные старались избавиться бегством от смертоносных пуль, которые их преследовали. Убийство продолжалось четыре часа. Наконец из всех тех, которые, полагаясь на обещания и клятвы, вышли поутру из города, не уцелел ни один, и третье поколение кардикиотов, все без исключения, погибло за преступление, совершенное шестьдесят лет назад их предками.

После убийства на склоне горы появились жены, матери, дочери несчастных жертв: они, как привидения, тянулись длинной вереницей. По уговору Али с сестрой, их вели в Либаово; они ломали себе руки, рвали волосы, несчастные слышали пальбу и догадались, что это такое. Вскоре они вступили в мрачную, извилистую долину, которая ведет из Хендрии в Либаово, и исчезли одни за другими, как тени, которые уходят в ад.

Я принужден был присутствовать при этом ужасном убийстве и не в состоянии был ничего сделать в пользу осужденных. Я даже и не пытался просить за них: ясно было, что они давно уже приговорены к смерти волей непреклонной, неумолимой. А когда все было кончено, когда Али, видя, что все враги его погибли, вздохнул свободно, я подошел к нему, бледный, как те, которые лежали перед нами, и просил, чтобы он дал мне обещанные пропуск и конвой, но он отвечал, что печать его осталась в Янине и что он оттуда только может отпустить меня. Отвечать было нечего: ключ от двери, которая вела к Фатинице, был в руках этого человека, а я решился во что бы то ни стало соединиться с ней, хотя бы для этого пришлось, как Данте, пройти через ад.

Убийцы слезли в караван-сарай, попытали тела кинжалами и добили всех, кто еще дышал. Али велел отобрать трупы начальников, связать их, как плоты, которые у нас сплавляют по рекам, и бросить в Келидн, чтобы, пройдя оттуда в реку Лаой, они пронесли от Тибелина до Аполлонии весть о новой, страшной мести, прочие велел оставить в караван-сарае и отпереть ворота, чтобы тела сделались добычей волков и шакалов, которые, почуяв запах крови, уже завывали в горах.

Под вечер мы пустились в путь: шествие наше было безмолвно, как похороны, чоадары и черные христиане в знак траура несли ружья свои дулом вниз, сам Али, как лев, упившийся кровью, отдыхал, лежа в паланкине, который несли на плечах его валахи. Ночь была темная, вдруг при повороте за гору мы увидели яркий свет и услышали страшные крики: это после пира льва потешалась львица, Али окончил свое дело, Хаиница начала свою работу.

Мы продолжали свой путь. Огромный костер, разложенный перед воротами Либаово, служил нам маяком, и мы видели, как тени волновались в светлом кругу, распространявшемся от него. Али не велел ни поторопиться, ни идти тише: после утреннего зрелища это уже не казалось ему занимательным, наконец мы стали различать, что там происходило.

Женщин подводили по четыре к Хаинице, она срывала с них покрывала, приказывала обстричь им волосы, обрезать платье выше колен и предавала их солдатам, которые увлекали несчастных, как добычу.

Али остановился перед этим зрелищем, сестра увидела его и приветствовала не словами, а бешеными криками, она казалась Эвменидой. Я не в состоянии был выдержать этого зрелища и заставил лошадь свою попятиться на несколько шагов. В эту минуту в толпе женщин раздался громкий крик, и одна молоденькая девушка, растолкав подруг своих, бросилась ко мне и обняла мои колена:

– Это я, – вскричала она. – Я! Разве ты не узнаешь меня? Ты уже однажды спас меня в Константинополе. Погляди на меня, вспомни. О, я не знаю твоего имени, но меня зовут Василика.

– Василика! – вскричал я. – Василика? Гречанка, которая бросила мне перстень! Да, да, я помню, ты говорила, что будешь жить в Албании.

– О, он вспомнил, вспомнил! Да, это я, я сама. Спаси нас: меня от бесчестия, мою мать от смерти!