Михаил Щукин - Покров заступницы

Слаб человек, скорбно думал сейчас отец Александр: когда чудо свершается и приносит этому человеку, либо его близким, избавление от болезни или несчастья, он верит в это чудо, даже малого сомнения не испытывает. Но когда от самого человека требуется чем-то поступиться, он сразу же впадает в сомнения и неверие…

— Господи, прости нас всех, грешных и слабых, — вздыхал отец Александр, закрывая храм и направляясь домой, где давно уже ждали его дочки и матушка, не садясь без него за стол ужинать.

Встретили дети своего батюшку еще за воротами дома, радуясь, облепили, цепляясь ласковыми ручками за рясу, залепетали наперебой, потому что каждая желала рассказать о своем, случившемся за день, и подставляли головки, чтобы их коснулась ласковая отцовская рука.

После ужина, когда все домашние, помолившись, улеглись спать, отец Александр прошел в свою тесную комнатку, затеп лил свечу и, достав бумагу, перо и чернильницу, долго сидел в раздумье, не зная, какие слова написать первыми. И, наконец, решившись, твердой рукой вывел: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Я, раб грешный, священник храма в селе Знаменском, свидетельствую о том, что происходило на моих глазах…» И дальше он писал о том, как обретена была икона Богоматери на чердаке старого дома, писал о том, какое исцеление принесла она маленькому мальчику, и о том, что произошло после… Писал подробно, не торопясь, подолгу подыскивая нужные слова, и закончил, отложив в сторону бумагу, когда в маленькое оконце просочился робкий рассвет.

Желтый, с красными крапинками, медленно кружился палый лист и никак не мог достичь земли, промоченной долгими осенними дождями. Всякий раз, когда он приближался к пожухлой траве и готов был лечь и затеряться в ней, возникал порыв бойкого ветерка, взметывал его выше березовой верхушки, и лист снова кружил зигзагами, светился, как маленькое солнце, в мутной хмари сырого утра. Матвей Петрович глядел на этот лист, который не мог найти себе места, и не начинал работы. Лишь махнул несколько раз топором, срубая сучья со старой валежины, присел на нее, широко расставив ноги, и задумался, словно напрочь забыл, по какой надобности он сюда, на дальний увал, приехал. И не хотелось ему спускаться вниз, к высохшему за лето болотцу, на подступах к которому густо рос мох. За мхом он и отправился сегодня, потому что, готовясь к холодам, обнаружил нечаянно, что в хлеву за лето старый мох из пазов повыдергивали птицы. Да так старательно, что в иных местах щели светились.

Приехал, привязал коня к березе, расстелил старое рядно в телеге, на которое собирался укладывать мох, да вот присел на валежину и не трогался с места, все глядел на беспокойный лист и загадывал — упадет на землю или не упадет? Редко, но случались такие моменты в жизни Матвея Петровича, когда он выпадал из бесконечного круга обыденных забот и, оставаясь один, где-нибудь в бору или в поле за деревней, сидел неподвижно, задумавшись, и время текло мимо, неслышно и незаметно.

Остаток высоко срубленного сучка упирался в ногу, Матвей Петрович пошевелился, чтобы удобнее устроиться, голову чуть повернул и вздрогнул — топор, лежавший на валежине, медленно уползал в сторону и вдруг взметнулся, тускло блеснув остро отточенным лезвием. Будто кто в спину толкнул Матвея Петровича, он пушинкой слетел с валежины, рухнул плашмя на землю и, падая, слышал, как, со свистом рассекая воздух, пронесся топор, целивший ему точно в голову.

Крутнулся Матвей Петрович, ухватив остро отрубленный сук, по-кошачьи упруго вскочил на ноги и увидел перед собой человека, одетого в арестантский халат, в руках у которого теперь был топор. Из густой, растрепанной бороды вспыхивали острым оскалом зубы, и вырывалось прерывистое дыхание — будто не человек, а зверь готовился к стремительному прыжку, чтобы растерзать свою жертву. Матвей Петрович отступил на шаг от валежины, которая разделяла их, и крепче сжал в руках сук, чутко сторожа каждое движение варнака [18] Варнак ( сиб .) — разбойник, каторжник. . Он сразу догадался — с кем ему довелось встретиться. Сбежал лихой человек с этапа, одичал и оголодал, блуждая по бесконечному бору, питаясь грибами и ягодами, и невозможно его сейчас ни уговорить, ни остепенить, потому как вырвалось наружу и взяло над ним полную власть одно лишь желание, как у загнанного волка, — выжить! И ради этого желания готов был варнак и голову расколоть, и горло перерезать — любому, кто встретится.

Еще на шаг попятился Матвей Петрович от валежины, выше вздернул сук и не пропустил мгновения, когда варнак одним прыжком одолел препятствие и бросился на него. Хоть и старый, сухой, но еще крепкий сук опередил железный топор — с короткого, но сильного замаха острый, наискосок срубленный, он чиркнул варнака по лбу, рассек кожу, и лицо у того мгновенно залило кровью. Замешкался нападавший, запнулся, и Матвей Петрович, не давая ему опомниться, снова вскинул сук и в этот раз по голове, сбоку, а в третий раз — по топору, вышибая его из крепко сомкнутых рук. Вышиб. И тогда уже принялся добивать противника, не давая ему возможности дотянуться до топора.

— Стой! Не убивай его! Отойди!

Голос, властный и жесткий, будто оттолкнул его от поверженного на землю варнака. Все еще сжимая сук, Матвей Петрович вскинул глаза — стояла, совсем неподалеку, женщина в длинной, до земли, белой одежине, густые волосы были распущены по плечам, а глаза ее горели огнем, будто прожигали насквозь, и заставляли подчиняться властному голосу, наполненному неодолимой силой.

Он отступил, подчиняясь, остановился, но обломленный наполовину сук из рук не выпустил.

— Брось палку! Забери топор и уезжай! В деревне никому не рассказывай! Не было здесь ничего, и ты никого здесь не видел! Делай, как я сказала!

И снова подчинился Матвей Петрович, сам не понимая — почему так безропотно все исполнил? Подобрал топор, отвязал коня и, подстегнув его концом вожжей, уехал с дальнего увала, не оглянувшись.

В деревне о случившемся он не сказал ни слова, даже домашним.

Лохматые, беспросветные тучи низко стояли над землей и почти не двигались; сеяли нудным, долгим дождем и по ночам не давали проклюнуться ни одной звезде. Морок застилал округу на много верст, а здесь, где лежал Андрей, было сухо, тихо, покойно. Он очнулся после забытья, ощутил свое избитое тело, пошевелил головой, отозвавшейся пронзительной болью, и медленно, еще не понимая, что с ним происходит, открыл глаза. Увидел над собой низко стоящие тучи, мелкий моросящий дождь. Увидел и удивился несказанно — ни одна капля на него не упала. Будто невидимая, неосязаемая преграда надежно его укрывала, и сухое, мягкое разнотравье, на котором он лежал, отдавало теплым, душистым запахом.