Владимир Прасолов - Золото Удерея

Эта доля секунды спасла жизнь Никифорову. Выстрел был направленным, но не прицельным. Получилось, жизнью своей Никифоров обязан был лошади, однако жизнь его висела буквально на волоске. Вернее, на конском волосе. Правой, действующей рукой он намертво вцепился в гриву коня и потому удержался в седле. Левая плетью висела, он даже боли не чувствовал. Когда кони, успокоившись, остановились, он разжал руку и свалился на руки Уваровой. Она уже спешилась и подхватила падающего. Все случилось настолько неожиданно, что испугаться она просто не успела, закричала, когда кони понесли. Только теперь, видя окровавленного Никифорова, она испугалась. Он был без сознания, кровь, пропитав одежду, сочилась из рукава. Опасаясь погони, она с трудом оттащила Никифорова подальше от дороги. Уложила на траву под деревья, увела и привязала лошадей, только потом принялась за раненого. Никифоров хрипло дышал, обычно красное, теперь его лицо побледнело. Пелагея, расстегнув кафтан, пыталась его снять, но не смогла, тогда распорола его ножом. Левая рука ниже плеча Никифорова была перебита, она просто висела на куске кожи. Необходимо было остановить кровь, и Пелагея решилась. Она отсекла руку и своим бельем — пришлось рвать даренную Андреем шелковую сорочку — перетянула и забинтовала кровавую культю. Нужно было что-то делать. Женщина была в полной растерянности. Пелагея не знала дороги к зимовью, правда, она могла вернуться назад, но боялась встретить того, кто стрелял. Поэтому не спускала глаз с дороги. Шло время, никого не было, стало ясно, что их никто не преследовал и ждать больше нельзя. Никифоров очнулся, открыл глаза, увидев Пелагею, удивленно спросил:

— Что случилось?

— Стреляли в вас, Иван Авдеич.

Никифоров, приподняв голову, застонал.

— Что со мной? Руку больно очень…

— Не шевелитесь, нету у вас руки, отстрелена.

Никифоров уронил голову и закрыл глаза. Красная пелена окутала его сознание, только где-то в глубине вяло прошла мысль: «Сам себе я руку отрубил, сам себе…» Через минуту он снова открыл глаза и спросил:

— Кто стрелял, видела?

— Нет, кони понесли…

— Ну и хорошо… Подсоби мне, я сяду.

Пелагея помогла, и Никифоров сел, прислонившись к стволу.

— Лошади где?

— Здесь, укрыла их подале, боялась, вдруг искать нас будут разбойные…

— Давай лошадей, ехать надо, пока силы есть.

— Иван Авдеич, может, здесь останетесь, а я за людьми да…

— Нет, я смогу…

— Куда ехать-то, вам лежать надо…

— Домой… там помирать буду…

Эти слова он произнес тихо, но они как удар подстегнули Пелагею. Она кинулась к лошадям. Когда она вернулась, Никифоров, хватаясь одной рукой за ствол дерева, пытался встать, однако ноги не держали его, и он, рыча от боли, силился подняться с колен. Она подвела коня и хотела помочь, но в это время послышался шум. Кто-то ехал по дороге. Пелагея с замирающим сердцем посмотрела туда. Всадник, огромный бородатый мужик, ехал в сторону села. Это был Фрол.

— Стой! — кинулась из леса Пелагея. — Сам Бог тебя послал, добрый человек. Помоги, раненый здесь.

— Раненый? — удивился Фрол, спрыгивая с коня. — Что случилось?

— Мы ехали, вдруг выстрел…

— Кто ранен?

— Иван Авдеич ранен, Никифоров.

— А, ну тогда ясно…

— Что — ясно?..

— Все ясно, где он?

— Там…

— Пошли.

Никифоров, обессилев, сполз на землю, лежал, но был в сознании. Фрол посмотрел, как забинтована рана, и, одобрительно кивнув Пелагее, сказал:

— Думаю, довезем, на-ка, испей, — и протянул Никифорову берестяную фляжку.

Тот не смог ее взять, рука дрожала от слабости. Тогда Фрол поднес ее к губам Никифорова, и тот сделал несколько глотков.

— Что это? — спросила Пелагея.

— Настой каменного зверобоя, пользительная штука, силу дает, ему сейчас в самый раз это снадобье…

К вечеру они привезли Никифорова в село.

— Вот рука моя, Анюта. И сердце вот. — Федор прижал Анютину ладонь к своей груди. — Слышишь, как стучит?

— Слышу… — прошептала Анюта.

— И руку, и сердце свое тебе отдаю с сего дня и до смерти, прими…

— Что ты такое, Федя, говоришь…

— Выходи за меня замуж, будь мне женой любимой и верной. Согласна ли? — шептал Федор.

— Согласна, только как же без благословенья-то родительского?

— Будем просить благословения, вот ты немного окрепнешь — и вернемся в Рыбное. Буду просить у твоего отца благословения.

— Откажет он.

— Не откажет, — не совсем уверенно возразил Федор.

— Откажет. — Глаза Анюты наполнились слезами, и она еще крепче прижалась к Федору. — Как тогда будем жить?

— Хорошо будем жить, вместе, вот увидишь — все ладно будет. Фрол с Семеном вернутся, и все разрешится. Мне про то сам старец сказал. Он все видит наперед.

— Когда ж они вернутся?

— Скоро, скоро должны вернуться…

— Эй, на берегу! Примайте гостя! — раздалось с реки.

— Господи, то ж Фрол, вот легок на помине! — Федор, чмокнув Анюту в мокрую щеку, побежал на берег.

Выслушав рассказ Фрола, старец долго молчал.

— То, что вы отпустили Косых, плохо.

Фрол нахмурился и вопросительно посмотрел на старца.

— Отчего отпустили — хотели отпустить. да он сам убег.

— Потому и убег, что вы отпустить его решили. Зла он теперь наделает, вишь, отца Анютиного уже покалечил. Ясно, убить хотел, да промахнулся, видно. Прольет он еще кровушку людскую, потому, как раненый зверь, на любого кидается. Вот и он сейчас, как зверь раненый, метаться будет, ему своя-то жизнь не дорога, а уж чужая… Просто так он в бега не пойдет. Никифорову отомстил, теперь чей черед? А? Как думаете?

Фрол пожал плечами:

— Кто знает, что у него на уме…

— А ты подумай, с чего для него все началось, с чего порушилась его жизнь вольготная? Кого он, в заблуждении своем, винит в бедах своих?

— Дядю Семена! — почти крикнул Федор.

— Думаю, Федор не ошибается. Кроме того, он же уверен, что у Семена ладанка рудознатская. Тем более что Семен экспедицию повел. За ладанкой он охотиться будет, она для него дороже жизни. Семен в большой опасности. Косых разговоров говорить, как вы с ним, не будет.

Серафим помолчал, потом поднял глаза на Фрола.

— Остановить его надо, Фрол. Кроме тебя, его в тайге никто не найдет.

— Я с Фролом пойду! — твердо сказал Федор и, ища поддержки, посмотрел на Фрола. В его взгляде была не просьба, в его взгляде была решимость. — Ту сторону хорошо знаю, все тропы, речки… — продолжил было он.

— Хорошо, Федор, вместе пойдем, — не дожидаясь мнения старца, согласился Фрол. Он понимал, что отказать Федору сейчас, когда его друг в опасности, было все равно что не признать в нем настоящего мужика. А это было несправедливо.

Отец Серафим тоже понимал это и одобрительно кивнул:

— Только вот что, Анюта теперь на поправку пошла, ей дома лучше будет, заберете ее домой, родителям возвернете. Так оно и правильней будет.