Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 11

— Пожалуй, я готов за кварту белого испанского вина, — объявил воин. — Или постой, у меня, черт подери, нехватка белья; хочешь, побьемся об заклад — ты поставишь кусок голландского полотна против вот этих пяти ангелов, что я завтра же явлюсь в замок и заставлю Тони Фостера познакомить меня с прелестной незнакомкой?

— По рукам, — ответил торговец. — И, думаю, что выиграю, хотя ты нахал почище самого дьявола. Заклады пусть хранятся у хозяина, и я, покуда не пришлю полотно, поставлю свою часть золотом.

— Не буду я принимать такие заклады, — возразил Гозлинг. — Утихомирься, куманек, пей спокойно свое вино да брось думать о всяких рискованных затеях. Поверь, что у мистера Фостера рука достаточно сильна, чтобы засадить тебя надолго в Оксфордский замок или познакомить твои ноги с городскими колодками.

— Это значило бы только возобновить старую дружбу, так как голени Майка и городские деревянные колодки прекрасно знакомы друг с другом, — съязвил торговец. — Но он уже не может уклониться от спора, если только не пожелает заплатить неустойку.

— Неустойку! — воскликнул Лэмборн. — Ни за какие коврижки! Плевать хотел я на страшилище Тони Фостера, его гнев для меня — тьфу! — все равно что вылущенный стручок. И, клянусь святым Георгием, я заберусь к его Линдабриде, хочет он этого или нет.

— Я охотно возьму на себя половину вашего заклада, сэр, — сказал Тресилиан, — за право сопровождать вас в этом походе.

— А какая вам с того выгода, сэр? — поинтересовался Лэмборн.

— Да никакой особенной, сэр, — ответил Тресилиан, — разве только я увижу ваше искусство и доблесть. Я путешественник, который жаждет необычайных встреч и необыкновенных приключений, как рыцари былых времен стремились к рискованным похождениям и доблестным подвигам.

— Ну что ж, если вам приятно видеть форель, изловленную прямо руками, — объявил Лэмборн, — пусть кто угодно будет свидетелем моей ловкости — мне все равно. Итак, подымаю стакан за успех моей затеи, а тот, кто не поможет мне в этом тосте — негодяй, и я обрублю ему ноги по самые подвязки.

У кружки, которую Майкл Лэмборн при этом опустошил, было столько предшественниц, что разум сразу зашатался на своем троне. Он произнес два-три нечленораздельных проклятия в адрес торговца, который не без некоторого основания отказался поддержать тост, таивший в себе проигрыш его заклада.

— Ты будешь еще тут рассуждать со мной, мерзавец! — заорал Лэмборн. — В башке у тебя не больше мозгов, чем в спутанном мотке шелка! Клянусь небом, я сейчас разрежу тебя на куски так, что получится пятьдесят ярдов лент и кружев!

Тут Майкл Лэмборн попытался выхватить меч, чтобы привести в исполнение свою отчаянную угрозу, но буфетчик и управитель схватили его и увели в отведенный для него покой, чтоб он там проспался и протрезвился.

Компания расстроилась, и гости стали расходиться. Хозяин был рад этому больше, чем некоторые из гостей, которым очень уж не хотелось расставаться со славным винцом — тем более, что угощали бесплатно — покуда они держались на ногах. Тем не менее их принудили удалиться, и наконец они разошлись, оставив Гозлинга и Тресилиана вдвоем в опустевшей зале.

— Клянусь честью, — сказал хозяин, — не понимаю, что за удовольствие находят знатные вельможи в трате денег на всякие развлечения и разыгрывая роль трактирщиков без предъявления счета. Я редко так поступаю, и всякий раз, клянусь святым Юлианом, это меня бесконечно огорчает. Каждый из этих пустых кувшинов, вылаканных моим племянником и его дружками-пьянчугами, был бы для меня прибылью, а теперь их остается просто списать в расход. Не могу я, положа руку на сердце, постигнуть, ну что приятного в шуме, всякой белиберде, пьяных выходках и ссорах, непристойностях, и кощунстве, и тому подобном, когда при этом теряешь деньги, вместо того чтобы их приобретать. Сколько значительных состояний было погублено так бесплодно, а ведь это ведет к упадку дел у трактирщиков. Кой дьявол, в самом деле, будет платить за выпивку в «Черном медведе», когда ее можно получить задаром у милорда или сквайра?

Тресилиан заметил, что вино несколько помутило даже закаленные мозги хозяина, и это стало ясно главным образом из его ораторских декламаций против пьянства. Поскольку сам он тщательно воздерживался от соприкосновения со стаканом, он решил было воспользоваться моментом откровенности Гозлинга и извлечь из него некоторые дополнительные сведения относительно Энтони Фостера и дамы, которую торговец видел в замке. Но его расспросы только натолкнули хозяина на новую тему декламации — по поводу коварства прекрасного пола, причем для подкрепления собственного глубокомыслия он призвал на помощь всю мудрость Соломона. В конце концов он обрушил свои увещания, смешанные с язвительными упреками, на своих буфетчиков и прислужников, занятых уборкой остатков пиршества и приведением залы в порядок, и в довершение всего, сочетая пример с назиданиями, грохнул об пол поднос, разбив с полдюжины стаканов, и все потому, что пытался показать, как подают в «Трех журавлях» в Вэнтри, слывшей тогда самой лучшей гостиницей в Лондоне. Последний эпизод так образумил его, что он немедленно удалился на ложе отдохновения, превосходно выспался и утром проснулся уже совсем другим человеком.

— А как чувствует себя ваш родственник, любезный хозяин? — спросил Тресилиан, когда Джайлс Гозлинг впервые появился в зале наутро после пьяной оргии, которую мы описали в предыдущей главе. — Что, он здоров и не отступился ли от своего заклада?

— Как огурчик, сэр. Он вскочил как встрепанный часа два назад и уже побывал бог его знает в каких трущобах у старых друзей. Только что он вернулся и сейчас завтракает — свежие яйца и виноград. Что до его заклада, то предупреждаю по-дружески: не ввязывайтесь вы в это дело или по крайней мере обдумайте хорошенько то, что предлагает вам Майк. А посему советую вам съесть горячий завтрак с бульончиком — это наладит вам пищеварение, а мой племянник с мистером Голдтредом пусть сами разбираются в своих закладах как им заблагорассудится.

— Мне кажется, хозяин, — сказал Тресилиан, — что вы тоже сами не знаете как следует, что вам говорить о своем родственнике. Вы не можете ни ругать, ни хвалить его без некоторых угрызений совести.

— Верно вы сказали, мистер Тресилиан, — ответил Джайлс Гозлинг. — В одно ухо мне хнычет Родственное чувство: «Джайлс, Джайлс, зачем ты хочешь лишить доброго имени собственного племянника? Неужто ты хочешь опорочить сына своей сестры, Джайлс Гозлинг? Неужто хочешь ты опозорить собственное гнездо, обесчестить собственную кровь?» А затем появляется Справедливость и говорит: «Вот самый достойный гость из всех, когда-либо останавливавшихся в славном „Черном медведе“, который никогда не спорил из-за счета (прямо в лицо вам скажу: никогда вы этого не делали, мистер Тресилиан, да и ни к чему вам это), который не знает, зачем он сюда приехал, и, как я вижу, не знает, когда уедет отсюда. И неужели ты, хозяин гостиницы, кто платит уже тридцать лет налоги в Камноре и сейчас занимает должность мэра, неужели ты допустишь, чтобы этот лучший из гостей, этот лучший из людей, этот, я бы сказал, вельможа попал в лапы к твоему племяннику — известному головорезу — и отчаянному забияке, отъявленному игроку в карты и кости и профессору семи дьявольских наук, если только людям даются в них ученые степени? Нет, клянусь небом! Я могу закрыть глаза и позволить ему изловить такого крохотного мотылька, как Голдтред… Но ты, мой гость, ты будешь предупрежден, будешь вооружен советом, стоит только тебе прислушаться к словам твоего честного хозяина».