Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 12

— Ну, где же они теперь, ваши разумные доводы, мейстер Йеллоули, которыми вы меня только что оглушали?

— Сию минуту, уважаемый сэр, — ответил Йеллоули. — Ну что, скажите на милость, можете вы или кто другой выставить в защиту неуклюжего орудия, что в вашей косной стране называют плугом? Даже дикие горцы в Кейтнессе или Садерленде, так и те своим гаскромхом, или как они там его называют, могут вспахать и больше и лучше.

— Да чем же это вам так не нравится наш плуг? — спросил юдаллер. — Что нашли вы в нем нехорошего? Пашет он себе нашу землю, я не знаю, что вам еще от него нужно!

— Да ведь у него только одна рукоять, или, по-вашему, по-шетлендскому, «ходуля»! — воскликнул Триптолемус.

— А какому бы пахарю, черт побери, — вмешался поэт, желая вставить и свое острое словцо, — взбрело в голову ходить на двух ходулях, если бы он прекрасно справлялся и с одной?

— Или вот еще что, — добавил Магнус Тройл, — ну как бы Нийл из Лапнесса, что лишился руки, после того как упал с утеса Сломи Шею, ну как бы мог он пахать плугом с двумя рукоятями?

— Упряжь у вас из сыромятной тюленьей кожи! — продолжал Триптолемус.

— Ну так что же! Зато дубленая кожа остается для других поделок, ответил Магнус Тройл.

— А тянут ваш плуг несчастные волы, запряженные по четыре ярма в ряд, а позади этого жалкого орудия должны идти две женщины и доделывать борозды лопатами.

— Выпейте-ка лучше стаканчик, мейстер Йеллоули, — сказал юдаллер, — и, как говорится у вас в Шотландии, «дело заботы стоит». Волы наши, видите ли, с норовом, и ни один не даст другому идти впереди себя. А парни наши так вежливы и хорошо воспитаны, что даже в поле не согласны работать без дамского общества. Плуги наши пашут нам землю, земля родит ячмень, мы варим себе эль, едим свой хлеб и всегда готовы разделить его с чужестранцами. За ваше здоровье, мейстер Йеллоули!

Слова эти сказаны были тоном, полагавшим конец всякого рода препирательствам, и Холкро шепнул Мордонту:

— Ну, спор окончен, и мы снова можем вернуться к достославному Джону. Так вот, сидел он в своем прекрасном черном костюме — за него, как сказал мне после мой добрый хозяин, вот уже два года, как все еще не было уплачено, — и тут я увидел его глаза, ах, что за глаза! Это был не тот горящий, жгучий, орлиный взор, который мы, поэты, так часто воспеваем, нет, то был мягкий, глубокий, задумчивый и в то же время проницательный взгляд. В жизни не встречал я ничего подобного, разве что у маленького Стивена Клинкога, скрипача из Папастоу, — он еще…

— Но вы же не кончили рассказывать о Джоне Драйдене! — перебил его Мордонт. За неимением иного развлечения он стал находить даже некоторый интерес в том, чтобы не давать старому джентльмену уклоняться в сторону. Так пастухи загоняют в стадо своенравного барана, когда хотят поймать его.

Клод Холкро, воскликнув, как обычно: «Ах да, конечно, про достославного Джона!» — вернулся к своему рассказу.

— Так вот, сэр, взглянул он таким вот самым взглядом, как я описал, на моего хозяина и сказал: «Ну, милейший Тим, что это там у тебя?» И тут все знаменитости, все лорды, все джентльмены, — а они всегда липли к нему, как красотки на ярмарке к коробейнику, — все они перед ним расступились, и прошли мы прямо к камину, возле которого у Джона было свое излюбленное кресло, — летом, как я слышал, кресло это выносили на балкон, но тогда, когда я удостоился увидеть его, оно стояло у камина. Итак, прошествовал это Тим Тимблтуэйт, гордый, как лев, через всю толпу, а следом за ним — и я. А под мышкой был у меня небольшой сверток… Я нес его так, случайно… просто мальчишки посыльного не оказалось под рукой, и надо было выручить хозяина; а кроме того, я хотел придать себе деловой вид: в «Кофейню талантов», надо сказать, не допускались посторонние иначе как по делу. Я слышал, как сэр Чарлз Седли сострил однажды по этому поводу…

— Но вы опять уклонились от достославного Джона! — воскликнул Мордонт.

— Ах да, поистине достославным следует называть его! Теперь превозносят всяких там Блэкморов, Шедуэлов и прочих, но только они недостойны развязать ремень на башмаке Джона Драйдена. «Ну, — спросил он моего хозяина, — что у вас тут?» И тогда Тим поклонился ему, клянусь, ниже, чем герцогу какому, и сказал, что взял на себя смелость явиться и показать ему материю, такую, как леди Элизабет выбрала себе для капота. «А который же это из ваших гусей, Тим, несет ее под крылом?» — «Это, с вашего разрешения, оркнейский гусь, мистер Драйден, — ответил Тим, который мог сострить по любому поводу, — и он принес, сэр, тетрадь своих стихотворений, чтобы ваша милость изволила взглянуть на них». — «А, так он у вас амфибия?» — спросил достославный Джон и взял рукопись. Тут, кажется мне, я охотнее бы согласился стать лицом к целой батарее заряженных пушек, чем слушать, как шелестят в его руках страницы моей тетради, хотя при этом он никаких обидных замечаний не делал. А потом просмотрел он мои стихи и соблаговолил сказать весьма одобряющим тоном и с такой добродушной улыбкой на лице… конечно, если не сравнивать улыбки пожилого толстенького человечка с улыбкой Минны или Бренды, это была самая привлекательная улыбка, которую я когда-либо видел… «Подумайте, Тим, — сказал он, — этот гусь еще возьмет да и превратится на вашу голову в лебедя!» Тут он слегка усмехнулся, и все кругом засмеялись, громче всего те, что стояли дальше всех и не могли поэтому даже расслышать шутки. Все знали, что раз он сам усмехнулся, значит, есть над чем посмеяться, и так уж и брали это на веру. А потом шутку эту подхватили и стали повторять и молодые клерки из Темпла, и остряки, и щеголи, и все только и спрашивали друг у друга, кто мы такие. Один французский молодчик старался объяснить им, что это, дескать, не кто иной, как мосье Тим Тимблтуэйт, но он произносил то Дамблтэт, то Тимблтэт, так что совсем запутался, и объяснение его грозило затянуться…

«Так же, как и ваша история», — подумал было Мордонт, но в ту же минуту рассказу был положен конец громким и решительным голосом юдаллера.

— Не хочу я вас больше слушать, господин управляющий!

— Но позвольте мне по крайней мере сказать еще хоть несколько слов о породе ваших лошадей, — жалобным тоном взмолился Йеллоули. — Ваши пони, дорогой сэр, ростом не больше кошек, но зато нравом — настоящие тигры!

— Ну так что же из этого? — спросил Магнус. — Ростом они, правда, невелики, но тем легче на них садиться — и безопаснее с них падать («Как это на самом себе испытал Триптолемус сегодня утром», — подумал Мордонт), а что до их нрава, так пусть не ездит на них тот, кто не может с ними справиться.

Сознание собственной виновности заставило агронома воздержаться от ответа, и он бросил только умоляющий взгляд на Мордонта, как бы прося не выдавать тайну его утреннего падения. Юдаллер, сочтя себя победителем (хотя и не подозревая истинной причины этой победы), заявил громким и непреклонным тоном, свойственным тому, кто за всю свою жизнь не привык ни встречать противодействия, ни терпеть его: