Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 12

— Не бойтесь этого, — сказала Минна, — мой отец никогда не будет столь несправедлив, чтобы считать вас ответственным за преступления других.

— А что скажет Магнус Тройл о моих собственных проступках, прекрасная Минна? — спросил, улыбаясь, Кливленд.

— Мой отец — шетлендец, — ответила Минна, — вернее даже норвежец, он сам принадлежит к угнетаемому народу, и ему безразлично, сражались ли вы с испанцами, тиранами Нового Света, или с голландцами и англичанами, к которым перешли захваченные ими владения. Его собственные предки поддерживали и защищали свободу морей на славных судах, чьи флаги служили грозой для всей Европы.

— Боюсь, однако, — возразил Кливленд, — что потомок древнего викинга вряд ли сочтет для себя приемлемым знакомство с джентльменом удачи наших дней! Не скрою от вас, что я имею основания опасаться английского правосудия, а Магнус, хотя и является ярым врагом пошлин, таможенных сборов, скэта, уоттла и прочих налогов, не распространяет, однако, широты своих взглядов на другие области, менее частного характера, и я уверен, что он охотно помог бы своей рукой вздернуть на ноке рея незадачливого морского разбойника.

— Напрасно вы так считаете, — возразила Минна. — Моему отцу самому слишком много приходится терпеть от деспотических законов наших гордых шотландских соседей. Я надеюсь, что скоро он сможет открыто восстать против них. Наши враги — я буду называть их врагами — в настоящее время как раз в разладе друг с другом, и каждое судно, приходящее оттуда, приносит известия о все новых волнениях: горцы восстают против жителей равнин, якобиты против уильямитов, виги — против тори и, в довершение всего, шотландское королевство — против английского. Что же мешает нам — как на это удачно намекнул Клод Холкро — воспользоваться ссорой разбойников и заявить свои права на свободу, которой нас несправедливо лишили?

— Поднять черный флаг над замком Скэллоуей, — продолжал Кливленд, подражая ее тону и выражению, — и объявить вашего отца ярлом Магнусом Первым.

— Ярлом Магнусом Седьмым, с вашего разрешения, — возразила Минна, — ибо шесть его предков до него носили или имели право носить корону. Вы смеетесь над моей страстностью, но скажите, что в действительности могло бы помешать этому?

— Ничто не помешает, — отвечал Кливленд, — потому что подобная попытка никогда не будет осуществлена, а помешать этому могут силы одного баркаса с британского военного корабля.

— Как презрительно вы отзываетесь о нас, сэр! — возразила Минна. Однако вы сами прекрасно знаете, чего могут добиться несколько решительных человек.

— Но они должны быть вооружены, Минна, — возразил Кливленд, — и готовы сложить свою голову в вашем отчаянном предприятии. Нет, оставьте лучше эти пустые мечтания. Дания низведена до положения второстепенной державы, не способной выдержать ни единого морского поединка с Англией, Норвегия умирающая от голода, дикая страна, а здесь, на ваших родных островах, любовь к свободе подавлена долгими годами зависимости, а если и проявляется, то лишь недовольным ропотом за кружкой пива или бутылкой водки. Но будь даже ваши соотечественники столь же отважными мореходами, как их предки, что могли бы сделать невооруженные команды нескольких рыболовных лодок против британского военного флота? Не думайте больше об этом, милая Минна, это несбыточная мечта — я вынужден называть вещи своими именами, — хотя она и придает блеск вашим глазам и величественность вашей поступи.

— Да, это несбыточная мечта, — ответила Минна, опустив голову, — и не подобает дочери Хиалтландии высоко держать голову и глядеть гордо, как женщине свободной страны. Наши взоры должны быть опущены долу, а походка может быть лишь медленной и робкой, как у рабыни, вынужденной повиноваться надсмотрщику.

— Есть на земле страны, — продолжал Кливленд, — где взгляд человека покоится на рощах пальм и деревьев какао, где нога свободно скользит — как шлюпка под парусами — по полям, покрытым коврами цветов, и саваннам, окаймленным душистыми зарослями, где никто никому не подвластен, но храбрый подчиняется храбрейшему и все преклоняются перед красотой.

Минна ненадолго задумалась, а потом ответила:

— Нет, Кливленд, моя суровая и угнетенная родина, какой бы унылой вы ее ни считали и какой бы угнетенной она в действительности ни была, таит для меня такое очарование, какого не даст мне ни одна страна в мире. Я тщетно стараюсь представить себе деревья и рощи, которых глаза мои никогда не видели, и воображение мое не в силах создать картины более величественной, чем эти волны, когда их вздымает буря, или более прекрасной, чем они же, спокойно и величаво, как сегодня, набегающие одна за другой на берег. Самый изумительный вид в чужой стране, ярчайшее солнце над самой роскошной природой ни на миг не заставят меня забыть этот высокий утес, окутанные туманом холмы и безбрежный бушующий океан. Хиалтландия — земля моих покойных предков и живого отца, и в Хиалтландии хочу я жить и умереть.

— Тогда и я, — ответил Кливленд, — хочу жить и умереть в Хиалтландии. Я не поеду в Керкуолл, не дам знать товарищам о своем существовании, ибо иначе мне трудно будет от них избавиться. Ваш отец любит меня, Минна; кто знает, быть может, мое долгое внимание и усердные заботы о нем смягчат его, и он согласится принять меня в лоно своей семьи. Разве кого-нибудь устрашит долгий путь, если он неизбежно должен привести к счастью?

— Не мечтайте о подобном исходе, — сказала Минна, — ибо он невозможен. Пока вы живете в доме моего отца, пользуетесь его гостеприимством и разделяете с ним трапезу, он будет для вас великодушным другом и сердечным хозяином. Но лишь только дело коснется его имени или семьи, как вместо добродушного юдаллера перед вами воспрянет потомок норвежских ярлов. Вы видели сами: лишь мгновенное подозрение коснулось Мордонта, и мой отец изгнал его из своего сердца, хотя прежде любил как сына. Никто не вправе породниться с нашим домом, если в жилах его не течет чистая норвежская кровь.

— А в моих, может быть, и течет, — сказал Кливленд, — во всяком случае, судя по тому, что мне об этом известно.

— Как! — воскликнула Минна. — У вас есть основания считать себя потомком норвежцев?

— Я уже говорил вам, — продолжал Кливленд, — что семья моя мне совершенно неизвестна. Ранние годы я провел на одинокой плантации небольшого острова Тортуга под надзором отца, который в те времена был совсем не тем человеком, каким пришлось ему стать впоследствии. На нас напали испанцы и совершенно нас разорили. Доведенный до крайней нищеты, отец, одержимый отчаянием и жаждой мщения, взял в руки оружие; став во главе небольшой кучки людей, оказавшихся в подобном же положении, он превратился в так называемого джентльмена удачи и стал преследовать суда, принадлежавшие Испании. Судьба была к нему попеременно то милостива, то жестока, пока наконец в одной из схваток, стремясь удержать своих товарищей от чрезмерной жестокости, он не пал от их же собственной руки — удел, нередко выпадающий на долю морских разбойников. Но каково происхождение моего отца и где он родился, прекрасная Минна, я не знаю и, по правде сказать, никогда не интересовался этим.