Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 14

— Да, но как же наш пуританин-гость? — воскликнул Гэнлесс.

— Он у меня в кармане, дружище, — отвечал его веселый собутыльник. — Его глаза, уши, нос и язык — все в моей власти.

— В этом случае, когда ты возвратишь ему глаза и нос, пожалуйста, оставь у себя его язык и уши, — заметил Гэнлесс. — С этого плута достаточно будет зрения и обоняния; слухом и даром речи он, надеюсь, не воспользуется.

— Согласен, что это было бы недурно, — отвечал Смит, — да только это значило бы обокрасть палача и позорный столб, а я человек честный и отдаю Дану [44] Дан был в то время палачом в Тайберне. Он был преемником Грегори Брандена, который, как полагали многие, опустил топор на шею Карла I. Однако существовало подозрение, что истинным цареубийцей был кто-то другой, причем назывались разные имена. (Прим. автора.). и дьяволу то, что им причитается. Итак,

Во время этой вакхической сцепы Джулиан, завернувшись в свой плащ, вытянулся на диване, который ему указали. Он посмотрел на стол, из-за которого только что вышел, и ему почудилось, будто свечи потускнели и расплылись; он слышал звуки голосов, но уже не различал смысла слов, и через несколько минут заснул так крепко, как не спал еще ни разу в жизни.

На другое утро, когда Джулиан проснулся, в комнате было тихо и пусто. Лучи восходящего солнца, проникавшие сквозь полузакрытые ставни, освещали остатки вчерашнего пиршества, которое, очевидно, превратилось в настоящую оргию, о чем свидетельствовала тяжелая и мутная голова нашего героя.

Хотя Джулиана и нельзя было назвать гулякой, он, подобно другим молодым людям своего времени, не имел привычки избегать вина, которое тогда употреблялось в довольно неумеренном количестве, и потому очень удивился, что несколько выпитых накануне бокалов так сильно на него подействовали. Он поднялся с постели, привел в порядок свою одежду и стал искать воды, чтобы умыться, но воды нигде не было. Правда, на столе стояло вино; возле стола находился один стул, а второй валялся на полу, опрокинутый во время ночного разгула. «Вино, наверное, было очень крепкое, я даже не слышал, как шумели мои собутыльники при окончании пирушки», — подумал он.

На минуту им овладело какое-то смутное подозрение; он тщательно осмотрел свое оружие и полученный от графини пакет, который хранился в потайном кармане камзола. Убедившись, что все цело, Джулиан стал думать о том, что ему предстояло делать. Он вышел в другую комнату, весьма скверно прибранную, где на низкой походной кровати лежали два накрытых старым ковром тела, а на вязанке сена покоились их головы. Черная лохматая голова принадлежала конюху; другая была в длинном вязаном колпаке, из-под которого торчали седые волосы и карикатурно важная физиономия с крючковатым носом и впалыми щеками, обличавшими галльского жреца гастрономии, хвалы которому возносились накануне. Эти два достойных жреца Бахуса покоились в объятиях Морфея; на полу валялись разбитые бутылки, и лишь громкий храп свидетельствовал о том, что они живы.

Желая ехать дальше, как того требовали долг и благоразумие, Джулиан сошел по приставной лестнице и попробовал отворить дверь на площадку. Дверь была заперта изнутри. Оп крикнул, но никто не отозвался. Конечно, это комната двух собутыльников, подумал он, и, наверное, они спят таким же крепким сном, как их слуги и как сам он спал несколько минут назад. Не разбудить ли их? Но зачем? Случай против его воли свел его с этими людьми, и теперь оп счел за лучшее воспользоваться первой же возможностью, чтобы избавиться от общества, которое казалось ему подозрительным и даже опасным. Размышляя таким образом, Джулиан открыл другую дверь и вошел в комнату, где мирно почивал еще кто-то. Простая посуда, оловянные мерки, пустые бочки и ведра, разбросанные кругом, возвестили ему, что это комната хозяина, который спал посреди орудий и принадлежностей своего ремесла.

Это открытие вывело Певерила из затруднения, в котором он до тех пор находился. Он положил на стол монету, достаточную, по его мнению, для оплаты его доли во вчерашнем угощении, ибо не желал быть обязанным за Ужин незнакомцам, которых оставлял, не простившись.

Успокоив таким образом свою совесть, Джулиан с легким сердцем, хотя и с несколько тяжелой головой, пошел в конюшню, которую легко узнал среди остальных жалких дворовых построек. Его лошадь, освеженная ночным отдыхом и, быть может, благодарная за услуги, оказанные ей накануне господином, при виде его заржала; Джулиан счел это добрым предзнаменованием и в награду за пророчество всыпал ей мерку овса. Покуда лошадь управлялась с кормом, он вышел на свежий воздух, чтобы прохладить свою горячую кровь и обдумать, по какой дороге ехать, чтобы засветло добраться до замка Мартиндейл. Зная окрестности, он надеялся, что не слишком отдалился от ближайшей дороги и что лошадь его, которая хорошо отдохнула, легко довезет его в Мартиндейл до захода солнца.

Мысленно определив предстоящий путь, Джулиан возвратился в конюшню, оседлал лошадь и вывел ее во двор. Когда он взялся рукою за гриву и поставил левую ногу в стремя, чтобы вскочить в седло, кто-то коснулся его плаща, и голос Гэнлесса произнес:

— Как, мистер Певерил, неужто вы привезли такие манеры из чужих краев? Или вы научились во Франции расставаться с друзьями «по-французски», не прощаясь?

Джулиан вздрогнул, словно преступник, но, с минуту подумав, сообразил, что не сделал ничего дурного и что никакая опасность ему не грозит.

— Я не хотел вас беспокоить, — сказал он, — хоть и дошел до дверей вашей комнаты. Подумал, что после вчерашней пирушки вам и вашему другу сон гораздо нужнее всяких церемоний. Я с большим трудом встал с постели, хотя она была довольно жесткой. Обстоятельства заставляют меня отправиться в путь на рассвете, и потому я счел за лучшее уехать, не прощаясь. Я оставил подарок хозяину на столе в его комнате.

— В этом нет никакой надобности, — сказал Гэнлесс, — мошеннику и без того переплатили. Но не слишком ли вы спешите с отъездом? Мне кажется, что мистеру Джулиану Певерилу следовало бы ехать со мною в Лондон, ни в коем случае не сворачивая с прямого пути. Вы, наверно, уже убедились, что я не обыкновенный человек, а один из отменнейших умов века. Из того глупца, с которым я путешествую и глупой расточительности которого потворствую, он тоже мог бы извлечь известную пользу. Но вы сделаны из другого теста, и я хотел бы не только вам услужить, но даже привязать вас к себе.