Альберто Васкес-Фигероа - Силач

— Честно говоря, я никогда не задумывался над этим вопросом, — признался канарец. — Но вряд ли Князь Тьмы требует именно этого.

— Тогда чего же он требует?

— Я не очень в этом разбираюсь, но думаю, что, если демон от вас не отстанет, быть может, вам стоит отозвать свое обвинение против этой ведьмы?

— Отозвать обвинение? — в панике воскликнул Бальтасар Гарроте, которому вдруг показалось, что мир перевернулся с ног на голову. — Но это невозможно!

— Почему же невозможно?

— Потому что у меня есть основания для этого обвинения. И очень серьезные.

— Если ваши основания настолько серьезны, что вы готовы пожертвовать собственной жизнью и спасением души — воля ваша. В противном же случае советую вам хорошенько подумать. Что до меня — то я выполнил свой долг, предупредил вас об опасности, несмотря на то, что вы — последний человек в этом мире, с которым мне хотелось бы иметь дело. Прощайте, кабальеро!

С этими словами он встал, церемонно откланялся, окинул его долгим взглядом, полным сострадания, как если бы смотрел на умирающего, и удалился, даже не оглянувшись, с видом человека, не желающего видеть столь безмерных страданий.

Между тем, несчастный Бальтасар Гарроте застыл, подобно ледяной статуе, словно кровь застыла у него в жилах. Его охватила паника, и некого было в этом винить, ведь для человека начала XVI века намного естественнее было объяснить происходящее вмешательством демонов, нежели происками своенравных летучих мышей, которые вместо того, чтобы спокойно питаться фруктами и насекомыми, как в его родной Андалусии, повадились тайком пить кровь мирно спящих людей.

Любой из этих летающих кровососов способен высосать и переварить за ночь до семидесяти граммов крови; при этом они никогда не приближаются к своим жертвам до тех пор, пока те не погрузятся в глубокий сон. Их слюна содержит вещество, обладающее обезболивающим действием, так что спящий не может почувствовать, что стал жертвой зловредного хищника, точно так же, как почти невозможно обнаружить укрытия этих крылатых вампиров, где они прячутся днем.

Хитроумный Сьенфуэгос прекрасно знал, что в эту ночь маленькие крылатые гости вновь поужинают кровью перепуганного Турка, поэтому он ничуть не удивился, когда увидел, что уже на рассвете следующего дня тот стучится в дверь особняка капитана де Луны.

— Ты не можешь отозвать обвинение! — немедленно сказал виконт, когда помощник сообщил ему о своих планах. — Если ты это сделаешь, гнусный вонючий монашек решит, что это я тебя заставил, побоявшись потерять свое имущество, если Ингрид осудят.

— Мне плевать, кто что подумает, — сухо ответил тот. — Меня волнует собственная жизнь и душа.

— С Инквизицией шутки плохи!

— А с дьяволом — тем паче! — и Турок показал две новые отметины на мочке уха. — Сегодня ночью я спал с забаррикадированной дверью и запертым окном. Я едва не задохнулся, но ни один комар не проник в мою спальню. Однако, когда я проснулся, то обнаружил вот эти следы и лужу крови на подушке, — он затряс головой, готовый вот-вот разрыдаться. — Нужны ли вам еще доказательства? Одни лишь духи способны проходить сквозь стены! — он протянул вперед дрожащие ладони. — У меня уже нет сил, чтобы удержать бокал в руке. Так какое мне дело до этой проклятой Инквизиции?

— А я? Чем я-то провинился?

— Вы? — резко переспросил тот. — Вы втянули меня в это дерьмо, не предупредив, что эта чертова ведьма служит Князю Тьмы.

— Ты и вправду так думаешь?

— А вы сами разве не видели? Она превратила озеро в пылающий ад, а теперь меня осаждают полчища демонов, — Турок яростно сплюнул. — Никогда я не боялся ни мавров, ни негров, ни христиан, все мое тело покрыто шрамами, а уж сколько раз я смотрел в лицо смерти! Но одно дело — честно погибнуть в бою с оружием в руках, и совсем другое — позволить приспешникам сатаны выпить до капли собственную кровь...

— И кто же предупредил об опасности, которая тебе якобы грозит?

— Один славный парень из Алькаррии по прозвищу Силач, который убивает мула одним ударом.

— Я слышал о нем. Он действительно так силен, как говорят?

— Мне он таковым не показался, но уж коли он сумел свалить мула и выиграть пари — думаю, и впрямь силен. Даже кузнец теперь хочет с ним встретиться, — Турок глубоко вздохнул. — Но вернемся к нашему делу. Я не желаю вам зла, но собственная жизнь и душа мне дороже. Так что я скажу брату Бернардино, что передумал и вовсе не уверен, будто видел в тот вечер на палубе именно ее, и дело следует закрыть.

— А если ты его не убедишь?

— Тогда, по крайней мере, Князь Тьмы увидит, что я пытался это сделать, и перестанет считать меня врагом.

— А если священник заявит, что это я на тебя надавил?

— Я смогу убедить его, что он ошибается.

— Каким образом? Рассказав ему байку, как тебя преследуют демоны? Ты хоть представляешь, что может случиться, если Святой Инквизиции станет известно, что слуги Люцифера каждую ночь пьют твою кровь, потому что ты подал ложное обвинение?

— Я предпочитаю не думать об этом.

— Скорее всего, мы все закончим жизнь на костре: ты, я, Ингрид и даже Фермина, если будешь упорствовать.

— Даже костер не так страшен, как все муки, что мне приходится терпеть, — заявил Турок. — По крайней мере, огонь очистит меня, и моя душа предстанет перед Создателем чистой и обновленной, — он цокнул языком. — Лучше вытерпеть несколько минут страданий, сгорая на костре, чем гореть в адском пламени целую вечность.

— Не могу с этим согласиться, — горячо возразил виконт де Тегисе. — Вечный огонь — слишком отвлеченное понятие, никто в наше время не может быть уверен, что он действительно существует. А вот как горит человеческая плоть и кровь на кострах Инквизиции, я видел неоднократно.

— Как вам будет угодно, капитан, — твердо заявил Бальтасар Гарроте, давая понять, что уже принял решение, и никто не заставит его изменить. — Видит Бог, ничто не страшит меня так, как Святая Инквизиция, ее допросы и пытки; но если этой ночью меня снова посетят эти твари, то завтра утром с первыми лучами солнца я брошусь к немытым вонючим ногам монаха и буду умолять его спасти мою душу.

В тот день, когда Турок, он же Бальтасар Гарроте, пришел к брату Бернардино де Сигуэнсе, чтобы уговорить его отозвать обвинения против доньи Марианы Монтенегро, францисканец повел себя так противоречиво, что положение только усложнилось, поскольку монах никак не мог понять этой перемены.

— Почему? — чуть ли не с кулаками набросился он на Турка.

— Вы же сами заставили меня над этим поразмыслить, — ответил Турок. — Возможно, я поторопился с выводами, и существуют другие объяснения случившегося.