Александр Мазин - Язычник

– Я знамена в битве не меняю! – гордо ответил Артём.

– О как! – Владимир снова рассмеялся. – Славный ты витязь! И вои твои славные!

Тут Владимир умолк, будто задумался.

Тишины не наступило. Кричали раненые кони, стонали люди… Но оставшиеся в строю хранили напряженное молчание.

– Не хочу вас губить! – наконец продолжил Владимир. – Кто служить мне будет, когда стану я киевским князем? Я отпускаю тебя, воевода Артём! Всех вас отпускаю! Возвращайтесь в Киев и расскажите всем, что князь Владимир не воюет с хоробрами княжьей руси! Со своими хоробрами! Эй, расступитесь! Дайте им дорогу!

Подчиняясь воле князя, северяне разошлись, открывая проход. Словенская гридь Владимира – с охотой, скандинавы – без особой радости.

– Встретимся на Горе, воевода! – крикнул вслед Артёму Владимир. – В княжьей палате!

Артём промолчал. Владимир поступил великодушно. Подарил жизнь. И Славка живой – Артём видел его среди своей гриди. И битва была хороша. Почему же так гнусно на сердце?

– Эй, рус! Богослейв! Посмотри на меня!

Славка, проезжавший вместе со всеми между пеших нурманов, глянул вниз: кто его зовет.

Узнал не сразу. Невысокий воин в отменной, хоть и малость порубленной броне, в крылатом заметном шлеме, в окружении могучих викингов… Вспомнил!

– Олав Трюггвисон!

– Конунг Олаф Трюггвисон! – поправил юный нурман. – Жаль, не встретились мы на пиру мечей!

– Еще встретимся, – буркнул Славка.

– Я буду ждать, Богослейв! – заявил Олав. – Если не захочешь идти в хирд конунга Вальдамара, я возьму тебя в свой!

– Что он говорит? – спросил Антиф, не разумевший по-нурмански.

– В дружину к нему предлагает, – проворчал Славка и послал Разбойника вперед, оставив позади сына нурманского конунга.

– А он – кто? – спросил Антиф.

– Олав, сын Трюггви. Его отец был князем у южных нурманов.

– То-то я гляжу, доспех на нем княжий, – отметил Антиф. – Это диво, друг Славка! Обычно нурманы к нам служить идут, а этот – к себе зовет.

– Сам-то он пока Владимиру служит, – буркнул Славка и дал Разбойнику шенкелей, чтобы побыстрее миновать нурманов.

– Эх, – вздохнул Антиф, тоже погоняя коня, чтоб не отстать. – Я бы Владимиру послужил! Может, и нам – как Волчий Хвост? Что-то я его сегодня не видел?

– И без него хватило, – скривил рот Славка. – А Владимиру мы с тобой служить не станем. Слыхал, как он христиан режет?

– Слыхать-то слыхал, да вот верится не очень. Что ж он тогда брата твоего к себе звал? Иль не знает, что вы – христиане?

– Знает, – буркнул Славка, которому этот разговор совсем не нравился.

Зато ему нравилась свобода. Он с удовольствием вдохнул степной воздух: чистый, не пропахший кровью и вонью разрубленных кишок, и почувствовал, как сходит с сердца тяжесть поражения. Больше половины гридней киевских легло в сече, а он, Славка, – живой! И брат – живой! И Антиф, друг первый и последний, – тоже живой! Это главное!

– Такого не должно повториться! – Владимир сурово оглядел своих ярлов и воевод. – Это позор, что нас взяли врасплох. Будь этих молодцев хотя бы вдвое больше, быть бы нам битыми.

– Не так просто нас побить! – возразил ярл Дагмар. Но его никто не поддержал.

– Зря ты отпустил их, конунг, – проворчал ярл Торкель. Его хирд понес самые большие потери – почти половину храбрых викингов побили киевляне.

– А я думаю: верно поступил князь! – подал голос Волчий Хвост. – Милость эта укрепит его славу в Киеве.

– Милость? – ощерился Торкель. – Милость – это слабость!

Остальные ближники Владимира недовольно загудели. Некоторые (в основном – скандинавы) были согласны с ярлом, однако большинству обвинение князя в слабости пришлось не по душе.

– Все бы вам, викингам, бить и резать! – крикнул новгородский тысяцкий Удата.

– Тихо! – свирепо рявкнул дядька князя Добрыня.

Ближники притихли, и в наступившей тишине воевода прогудел негромко:

– Согласен с Торкелем. Мы – слабы. Кабы был сейчас наш князь на месте Ярополка, а Ярополк – здесь, то быть бы нам битыми. Сильней Киев, что тут говорить. И правильно князь сделал, что отпустил этого воеводу. Мы его знаем: он бы не сдался. И за каждого убитого киевлянина мы бы положили своего. А такой размен нехорош нам. Вот почему Владимир их отпустил. Верно, княже?

– Верно, – кивнул Владимир.

Он мог бы добавить, что не любо ему губить цвет киевской рати, но не сказал. Большинству в его совете не нужен был сильный Киев. Наоборот. Чем слабей будет великокняжий стол, тем лучше. И Новгороду, и скандинавам, и кривичам с радимичами, древлянами и прочими племенами словенского языка. Крепкий Киев нужен был одному лишь Владимиру и тем, кто ему по-настоящему верен.

– Мы все оплошали, – сказал Владимир. – Больше такого не будет. Я велю вырыть ров между Капищем и Дорогожичами и поставить вкруг лагеря частокол. Больше они нас врасплох не застанут.

– Времени у нас мало, дядя, – сказал Владимир Добрыне, когда все разошлись. – Ежели расхрабится Ярополк, так уж не Киев в осаде окажется, а мы. Засылай человека к Блуду. Пусть хоть золотые горы сулит боярину, но чтоб тот расстарался и поднял Киев против Ярополка.

– Он отпустил его! – Блуд развел руками и изобразил лицом глубокое сомнение.

– Уж не хочешь ли ты сказать, боярин, что воевода мой – в сговоре с рабичичем? – сдвинул брови Ярополк. – Тысячи воев видели и слышали, как Артём бросил ему вызов. И не одного лишь Артёма отпустил Владимир. Он отпустил всех. Две тысячи гридней. Моих гридней!

– А сколько их легло там, у Дорогожичей? – поинтересовался Блуд.

– Северян легло больше. Так мне говорили.

– Это тебе так сказали. А как на самом деле было? Кто знает…

– Не верю я в то, что Артём меня предал! Был бы ему люб Владимир – ушел бы. Как Волчий Хвост.

– Вот так бы и ушел? Бросил бы отца и мать? Добро нажитое бросил? Не лучше ли ему Владимира в Киев привести? И все при нем останется, и Владимир вознаградит. Щедрость его известна. А вот о милосердии Владимировом я что-то не слыхал. Да и откуда милосердие в том, кто христиан безвинных режет, как овец…

– Артём – тоже христианин! – перебил Ярополк. – Не верю, боярин, что он мог переметнуться!

– Да и я не верю, – видя твердую позицию князя, Блуд пошел на попятную. – Но сам посуди: в прежние времена были они с рабичичем в дружбе. И брата его Владимир пощадил. А вот теперь опять. А вылазку эту кто затеял? Он да Варяжко. А тебе ни слова не сказали, хоть побили у Дорогожичей твою гридь, да и сами они – твои воеводы. За такое самовольство отец твой таким воеводам головы бы снес!

Обидное сказал. Ведомо было Ярополку: отец его сам бы вылазку возглавил. И Блуду это тоже ведомо.