Константин Жемер - Поверить Кассандре

То, что Сергей Ефимович подразумевал под словом «давеча», произошло прошлым летом. По смерти своего недруга Столыпина, Распутин совершенно распоясался и начал открыто избавляться от соратников покойного главы правительства. А на их место, правдами и неправдами, проталкивал совершенно никчемных людишек. За взятки или за иную корысть – кто знает! Крыжановский осознавал, что скоро наступит и его черёд, ведь он к тому времени оставался чуть ли не последним «столыпинцем» на государственной службе. Неизбежность скорой отставки придала смелости, а потому после очередной возмутительной выходки Распутина его превосходительство сдерживать себя не стал, и сгрёб-таки Гришку за грудки:

– Ты что же творишь, гад?! Бездарностям дорогу к власти открываешь?! Устои Империи норовишь расшатать?!

Вопреки ожиданиям, Распутин подобное обращение воспринял как должное. Даже не пытаясь вырваться, он мягко улыбнулся и пророкотал:

– Милай, дорогой, эк ты осерчал! Зря кипятишься – нонче толкового люда нетути. На всю Рассею, може, двое нас с головой и осталось, Ефимовичей: ты да я, да мы с тобой. А остальные все одинаковые – хуч тот, хуч этот… Одно слово – дураки или, как ты сказал – пиздарности. Я ведь как мыслю: Рассея – страна мужицкая, а мужик, он над собой крепкую руку любит, какая не гладит, а, ежели чё, пониже спины вожжами… Пиздарности того не могут – у них не токмо головы, но и хребта нетути. А без ентого с Рассеей ни в жисть не управиться. Вот и приходится мне, простому человеку, самому из кожи вон лезти, за Рассею радеючи… А гоню я с должностей токмо тех, кто ни сам не могёть, ни мне не даёть, а на их место – своих: ане хуч тоже пиздарности, а одна польза – поперёк не идуть и супротивного слова не кажуть.

Сергея Ефимовича так поразило услышанное, что он молча отпустил тогда прозорливца, а когда тот ушёл, ещё долго стоял, впав в рефлексию. Нынешним же вечером, похоже, наступал подходящий случай продолжить памятный разговор.

Распутин, меж тем, совершенно не слушал княгиню Юсупову – всем его вниманием овладела жеманница-Коломбина.

Крыжановский тщательно рассмотрел танцовщицу: на лице толстый слой грима, фигура не лишена изящества, хотя есть в ней что-то грубоватое, мужское.

«Для звериной натуры Распутина годится в самый раз», – подумал он с брезгливостью.

Ужасный Гришка всё ёрзал в кресле, с нетерпением дожидаясь конца представления – бесспорно, несчастную Коломбину вскоре ожидала незавидная судьба, а пока же на сцене плохо приходилось студенту Арлекину, которого в момент пылких объяснений с возлюбленной застали Кассандр с Леандром. Разъярившись, они стали весьма натурально избивать влюблённого студента. Тот упал и замер на паркете недвижимо.

На том представление и закончилось, не снискавшие аплодисментов комедианты печальной стайкой потянулись на выход. За ними, широко шагая, последовал и Распутин. Какой-то молодой человек, сообразив, какая угроза нависла над Коломбиной, попытался встать на пути у старца, но был немедленно урезонен князем Феликсом Юсуповым-старшим и вынужденно отступился.

– Шут шута видит издалека, – презрительно бросил Щербатский. – Насилу дождался, когда эта шайка избавит нас от своего кривляния. Одна радость – они Гришку с собой забрали… Прекрасный повод выпить шампанского. Ты со мной, Серж?

Крыжановский отказался. Он всё смотрел на дверь, за которой скрылся Распутин.

– Бал продолжается, господа! Объявляю мазурку! – крикнул Семёнов. Танцы возобновились с прежним задором, о Гришке с Коломбиной все тут же позабыли. Но только не Сергей Ефимович.

«Чем не повод? – спросил он себя. – Выжду пару минут, да пойду, прижму блудодея – захваченный за непотребством, посговорчивее станет, пооткровеннее. Да и девушку спасти от бесчестья – дело благое…».

Сказано-сделано: опустив на глаза полумаску, его превосходительство осторожно приблизился к заветной двери и, никем не остановленный, скользнул внутрь. Ему приходилось бывать и раньше во дворце на Мойке, но не настолько часто, чтобы свободно ориентироваться в этом огромном строении. Однако же, долго пребывать в растерянности – куда направить стопы – не пришлось. Из полутёмного коридора, ведущего, по всей видимости, в восточное крыло, донёсся распутинский рёв:

– Вон отсель, бесовское семя!!! Григорию с ентой красоткой наедине остаться невтерпёж!!!

В ответ послышались протестующие возгласы, которые Распутин тут же пресёк новым воплем:

– Вон отсель, кому сказал!!!

Ускорив шаг, Крыжановский поспешил на крики. Быстро миновав анфиладу темных комнат, он очутился в домашнем театре Юсуповых. Зрительный зал утопал во мраке, зато у сцены тускло горел газовый фонарь, освещая в центральном проходе две фигуры. То были Распутин с Коломбиной – остальные комедианты попросту ретировались.

– Вот таперича мы с тобой и потолкуем по душам, голубка вешняя, – ласково сказал Гришка, подступая к актрисе, и тут же молниеносно сорвал с неё парик.

Крыжановский, кинувшийся на помощь девушке, стал как вкопанный: Коломбина оказалась совсем не женщиной, а травести [72] Театральное амплуа – актёр или актриса, исполняющие роль противоположного пола. . Распутина же это обстоятельство нисколько не смутило – ни на миг не усомнившись, он продолжал свои ухаживания:

– Вот мы тебя ужо приголубим!

Актёр громко расхохотался, а затем, отступив на несколько шагов, достал из складок костюма портсигар со спичками и закурил.

– Пшёл вон, грязный мужлан! – бросил он презрительно. – Право, шутка зашла слишком далеко. Перед тобой человек благородного происхождения.

– Неужто мне то не ведомо, князь? – укоризненно спросил старец.

– Так отчего тогда руки свои тянешь?! – возмутился тот, кого назвали князем.

– А оттого, голубчик, что такова просьба твоих мамки, да тятьки.

С полнейшим изумлением Сергей Крыжановский узнал в разоблачённой Коломбине юсуповского отпрыска – Феликса Феликсовича-младшего.

– Что, позволь узнать?! – спросил молодой человек, роняя папиросу.

– А то: пользовать тебя нонче стану! – рявкнул Распутин. – Да не боись, не боись, голубь ясный – коль Государь с Государыней мне чадушко своё лечить доверяють, стало быть, и князю с княгиней не зазорно… Мне всё ведомо: чай за тобя Папа наш, Анператор, племянницу свою Ирину прочит, а ты, как на грех, пока в поганой Англии учился, содомии-то от тамошних жантельменов и понабралси, и таперича жаница не хотишь, мужеложник окаянный! Позор на головы честных своих родителей навлечь собираисси! Так оно, али не так, князь?!

– Неслыханно! Как ты смеешь, пёс?! Какое твоё собачье дело?! – задохнулся Феликс.

– Пой-пой, пташечка! – Григорий стянул брючный ремень и звонко огрел им себя по предплечью. – Хороша вещь, в галантерейной лавке на Невском за полтора целковых куплена! Кожа толста, сыромятна – любо-дорого! Не взыщи, болезный, по всей Сибири от содомского греха токмо тако и лечат – верный способ. Огласки не опасайси – ежели ты умолчишь, то и я трепатьси не стану… Глядишь, об том никто и не проведаеть. Значицца, будеть енто наш с тобой секрет.