Альберто Васкес-Фигероа - Харагуа

Спустя двенадцать дней каравелла бросила якорь возле пляжа, на песке которого догнивали останки разбитых кораблей, словно выпотрошенные туши огромных телят. Шлюпка доставила на берег Диего Эскобара, и он не смог сдержать торжествующую улыбку при виде голодного и изможденного старика с потухшими глазами, в которого превратился некогда всемогущий вице король Индий и адмирал моря-океана.

— Уж не тот ли это пресловутый Сипанго, о котором вы все уши прожужжали? — спросил он насмешливо. — Если это так, мне бы хотелось лично познакомиться с великим ханом, если вы не возражаете.

— Кто вы такой? — спросил вице-король, чье зрение ослабело настолько, что очертания ближайших предметов и лица людей были словно подернуты дымкой.

— Разве вы меня не помните? — спросил тот, явно огорченный. — Я Диего Эскабар, ваш злейший враг.

— Этого не может быть... — с болью прошептал дон Христофор Колумб. — Я прекрасно знаю, кто мой злейший враг: это я сам. Да, у меня немало врагов, и среди них есть поистине выдающиеся личности, даже несколько королей. Поверьте, вы не самое большое дерьмо, какое Овандо мог отыскать на том острове, — он улыбнулся, хотя это и стоило ему немалых усилий. — Но я все же рад вас видеть, поскольку ваше появление означает, что Диего Мендес не утонул, как мы все боялись, а добрался до Санто-Доминго, и рано или поздно к нам все же придет помощь.

— Позвольте в этом усомниться.

— Я не стану лизать сапоги таким как вы, которые радуются при виде страданий соотечественников, — ответил адмирал. — Для чего вы сюда явились?

— Чтобы выяснить, действительно ли вы нуждаетесь в помощи, или это снова одна из ваших глупых уловок, чтобы вернуться на Эспаньолу.

— Передайте вашему хозяину, что у меня нет ни малейшего желания возвращаться на остров, я лишь хочу спасти своих людей и помочь им вернуться в Испанию. А также передайте ему, что, если он не поторопится, каждая новая смерть будет на его совести, и я лично буду умолять их величества призвать его к ответу, — Колумб зашелся в жестоком приступе кашля, казалось, он вот-вот задохнется. Но все же он сумел взять себя в руки и закончить фразу: — И позвольте напомнить, у меня немало врагов, но есть также и весьма могущественные друзья, которые пожелают за меня отомстить.

— Вы сейчас не в том положении, чтобы мне угрожать, — ответил Эскобар, сплевывая на песок. — И будет лучше для вас, если вы проявите больше смирения.

— Смирения перед кем, перед предателем короны, который затем предал своих товарищей? — удивился тот. — Никогда! Вот теперь я вас вспомнил, хотя и забыл ваше имя. Не сомневаюсь, что вы окончите дни на виселице, и последним, что вы увидите, будет ваша тень, дрыгающая ногами на камнях площади, — адмирал пристально посмотрел на него. — И можете не сомневаться: в эти мгновения вы вспомните обо мне.

Он произнес это так спокойно и уверенно, что у Эскобар пробежали мурашки по коже, он инстинктивно положил руку на эфес шпаги, но преданные адмиралу моряки выступили вперед, так что Эскобару показалось, что предреченный ему конец куда ближе, чем он воображал.

— У вас слишком длинный язык, — пробормотал он наконец. — И вы оказываете плохую услугу своим людям, оскорбляя человека, который мог бы помочь им отсюда выбраться, — он указал на собравшихся вокруг моряков. — Здесь все ваши люди? — осведомился он, чтобы сменить тему.

— Несколько человек отправились торговать с дикарями, — спокойно ответил Колумб. — И еще с десяток подняли бунт под предводительством некоего Порраса и ушли в лес. Но когда прибудет корабль, все они будут здесь.

— Никто не говорил, что корабль прибудет, — заметил Эскобар.

— Если Диего Мендес жив, то прибудет, — убежденно заявил адмирал.

— Вы слишком полагаетесь на этого человека.

— Бог пожелал сделать людей разными; одним из них можно доверить собственную жизнь, а другим нельзя доверить даже горсть навоза. К сожалению, лишь под конец жизни мы учимся отличать одних от других; однако я уже достаточно стар, чтобы разбираться в людях.

— Вы правы, — согласился Эскобар, махнув рукой в сторону моряков. — Вы стары, а они молоды и в людях не разбираются. Они доверили вам свои жизни, и вот результат.

— Позвольте мне не отвечать на это, я и так уже уделил вам гораздо больше внимания, чем вы заслуживаете, — адмирал устало поднялся на ноги. — Я передам вам письмо для губернатора, хотя сомневаюсь, что это имеет смысл, — усмехнулся он. — А впрочем, вы слишком трусливы, чтобы решиться порвать его: слишком много свидетелей, кто-нибудь непременно обвинит вас в измене. Подождите здесь.

С этими словами он направился в сторону скромной хижины, построенной для него под пальмами, где начал писать длинное письмо. Эскобар между тем изучал состояние прогнивших кораблей, чтобы с особым удовольствием обсудить это с адмиралом. Когда же тот наконец вернулся, едва волоча больные ноги, пораженные подагрой, Эскобар не преминул заметить:

— Шашень, конечно, сыграл с вами злую шутку. Но здесь достаточно древесины, а у вас должны быть хорошие плотники. Так кто же вам мешает самим построить корабль?

— Я думал, что Диего Мендесу понадобится не больше недели, чтобы добраться до Санто-Доминго, а еще через неделю прибудет помощь от губернатора, — ответил Колумб. — К тому же нам нечем распилить огромные стволы.

— Позвольте мне усомниться в этом. Думаю, дело в том, что вам стыдно возвращаться домой побитой собакой, в то время как вы мечтали вернуться с грузом золота, пряностей и овеянным славой первооткрывателя пути в Сипанго.

Адмирал не удостоил ему ответом, лишь смерил полным презрения взглядом и протянул свернутый пергамент.

— Возьмите и проваливайте ко всем чертям! — бросил он. — И пусть судьба этих людей черным пятном ляжет на вашу совесть — вашу и губернатора.

Диего Эскобар немного помедлил, прежде чем взять письмо, на мгновение даже показалось, будто он откажется его брать, но по выражению лиц моряков он понял, что рискует закончить свои дни прямо здесь, и, сделав над собой усилие, взял послание и направился к шлюпке.

— Хорошо, я передам ваше письмо губернатору, — проворчал он сквозь зубы. — Но что делать с ним дальше, будет решать он сам.

Когда гребцы взмахнули веслами, а бессовестный мерзавец повернулся к Колумбу спиной, адмирал моря-океана и вице-король Индий, в бессильной ярости сжал кулаки, чтобы не закричать, обращаясь к небесам, за что его вынуждают терпеть такие страшные унижения.

Если и существовало на свете живое существо, познавшее все муки ада, то это, вне всяких сомнений, был Христофор Колумб в тот злополучный день на пляже острова Ямайки.

Стали появляться трупы туземцев, мужчин и женщин, свисающие с деревьев на площадях и вдоль дорог, и никто не мог сказать, кто из них повесился, желая пожертвовать своей жизнью ради спасения Анакаоны, а кто просто покончил с собой, не желая смириться с участью раба, уготованной им испанцами.