Альберто Васкес-Фигероа - Харагуа

Двадцать минут спустя они бросили якорь и спустили на воду шлюпки, которые тут же направились в сторону полосы прибоя, чтобы перегрузить припасы из повозок, что дожидались среди пальм.

Ингрид указала на мерцающие огни далекого города и заявила решительным тоном, от которого канарцу стало не по себе:

— Решай скорее, потому что Арайя должна успеть собрать вещи, если захочет остаться на берегу, когда вернутся шлюпки.

— Ты же знаешь, я не могу заставить ее сойти на берег, — возразил Сьенфуэгос. — Она считается туземкой, а потому подпадает под новые законы, введенные Овандо, — он покачал головой. — Но с другой стороны, я не могу согласиться на твое предложение. Никогда, ни при каких обстоятельствах.

— Ну что ж, дело твое, — спокойно заметила она. — Никто не может заставить тебя спать с женщиной, если ты сам этого не хочешь.

Сьенфуэгос долго молчал, глядя вслед удаляющимся лодкам, которые вскоре растворились во мгле. Когда же его глаза перестали различать что-либо в ночном мраке, он с горечью спросил:

— Что я сделал такого, что ты меня разлюбила?

— Разлюбила? — удивилась донья Мариана. — Ах, брось! Прикажи мне броситься в море — и я сделаю это не раздумывая, — она прижалась к нему. — Я очень люблю тебя, именно поэтому меня и пугает мысль о том, что однажды настанет день, когда я стану тебе в тягость. И если это случится — боюсь, я просто покончу с собой.

В последующие дни, пока «Чудо» скользило на запад вдоль берегов последнего приюта европейской цивилизации, который встретится им на пути, Сьенфуэгос подолгу размышлял над словами Ингрид; однако, как ни старался, так и не смог привести в порядок мысли, пребывая в полном смятении.

А больше всего тревожило его именно то, что он действительно больше не мог смотреть на Арайю как на прежнюю девочку, о которой заботился, как о собственной дочери, и каждый раз, встречаясь с ней взглядом, он чувствовал, будто их соединяет какая-то непостижимая тайна, отчего ему становилось стыдно.

Он никогда не допускал ни единой недостойной мысли о ней, хотя и признавал, что она становится привлекательной женщиной; и вот теперь он с ужасом поймал себя на том, что с некоторых пор смотрит на нее такими же глазами, как и другие мужчины.

Сьенфуэгос пытался убедить себя, что она по-прежнему все та же мечтательная девочка, которую он встретил в развалинах индейской деревни в компании полусумасшедшей старухи — и с каждым разом все больше убеждался, что эта девочка осталась в прошлом, уступив место очаровательной женщине, при одной мысли о которой его тело охватывает дрожь.

Казалось, все те маленькие проказливые боги, о которых она непрестанно говорила, поселились у нее внутри, но теперь были заняты лишь тем, что делали каждый ее жест, каждый взгляд или слово наполненными эротизмом, хотя сама девушка к этому и не стремилась.

Многое произошло в жизни Сьенфуэгоса с того далекого дня, когда он впервые встретил немку Ингрид Грасс на берегу маленькой лагуны в горах острова Гомеры; он даже не представлял, что ему придется пережить столько невзгод и приключений. Но случившееся сегодня его обескуражило. Как ни пытался, он не мог понять женщину, которая последовала за ним на край света, а теперь вдруг решила уступить его другой, при этом продолжая беззаветно любить.

— Мне это начинает надоедать, — сказал он самому себе, пребывая в самом дурном настроении, словно беседа с самим собой могла помочь ему разрешить столь сложные проблемы. — В конце концов, я не виноват, что Ингрид родилась раньше меня и чувствует себя старой, а моя жизнь только начинается. Я хочу только быть рядом с ней, я не хочу ничего менять.

— Прошу тебя, никогда не меняйся, — сказал он ей однажды.

— Я уже изменилась, — печально ответила немка. — И ты тоже уже не тот. Ты вырос, возмужал, стал еще умнее и красивее. Все мы меняемся — к лучшему или к худшему, и ничего с этим не поделаешь.

Каждую ночь они занимались любовью; Сьенфуэгос готов был любить ее до самой зари, он приходил в отчаяние, когда в какой-то момент она вдруг начинала сопротивляться, не желая больше отвечать на его ласки, словно подсознательно его отталкивая.

А сам канарец никогда не устал бы ласкать это тело, пить его сладкую влагу, любоваться этим лицом, по-прежнему пленительным, несмотря на все морщинки, вдыхать ее запах, который пьянил сильнее, чем самое крепкое вино. Но Ингрид явно не разделяла его стремлений, в ее чувствах было больше привязанности, чем истинной страсти. В то же время, Арайя, казалось, винила себя в том, что не может справиться со своими чувствами, что вносило в их отношения определенную напряженность, которая весьма нервировала канарца.

Когда они миновали мыс Сан-Мигель и берега Эспаньолы остались позади, «Чудо» взяло курс на крошечный остров Навата. Сьенфуэгос поднялся на капитанский мостик, где капитан Доньябейтиа изучал наскоро нарисованную морскую карту, и попросил его немного изменить курс и повернуть к северному берегу Ямайки.

— Судя по всему, адмирал все еще там, — сказал он. — Мы могли бы задержаться еще на пару дней, сделать небольшой крюк, забрать их и отвезти в Харагуа. Ведь у нас теперь вся жизнь впереди.

— Воля ваша, — коротко ответил баск. — Но позвольте напомнить, что, насколько мне известно, кроме адмирала там больше сотни человек, а я бы не решился взять на борт даже третью часть. Этот корабль не рассчитан на подобный груз.

— Я и не собираюсь спасать всех. Я хочу спасти лишь адмирала и еще нескольких человек. Мы доставим его в Санто-Доминго, а там уже он сам позаботиться о том, чтобы вывезти остальных. Это самое малое, что я могу сделать для вице-короля. В конце концов, я тайком пробрался на один из его кораблей, и он не выбросил меня за борт. Могу сказать, что он — лучший моряк на свете. Я у него в долгу.

— А вы правда остались единственным выжившим в злополучном форте Рождества? — спросил капитан Доньябейтиа, впервые чем-то действительно заинтересовавшийся.

— Не стоит верить слухам, — заметил канарец. — Люди часто склонны преувеличивать.

— Дон Луис не из тех людей, что склонны к преувеличениям. Он говорит, что вы вместе принимали участие в первой экспедиции адмирала. Более того, он уверяет, что именно вы стояли у штурвала, когда «Санта-Мария» потерпела крушение.

— Дорогой мой друг! — воскликнул Сьенфуэгос. — Если все пойдет по плану, нам предстоит провести остаток жизни вместе, — он лукаво улыбнулся. — Иными словами, у нас будет достаточно времени, чтобы рассказать друг другу старые байки. А пока стоит подумать о том, чтобы поскорее найти Колумба и не сесть при этом на мель.

К рассвету третьего дня впереди замаячил скалистый северный берег Ямайки; они двинулись вдоль побережья, высматривая бухту, где адмирал мог вытащить на берег корабли.