Юрий Градинаров - Братья

Мужики молча кивнули. Лишь неугомонный Стенька Буторин снова спросил:

– Киприян Михайлович! А мы за ним поспеем? Колесо – не чета веслам.

– Успеете. По двести пудов рыбы на веслах выгребаете, а порожняком – и пароход обгоните. Смотри, мужики все крепкие, как дровосеки. Покажите силушку свою нашим гостям, я в накладе не останусь.

Они, зная твердое слово купца, поняли: на празднике их не обойдут, дадут погулеванить от души.

Пароход, приближаясь, увеличивался на глазах. Теперь и стар и млад застыли на высоком берегу, пытаясь разглядеть пыхтящую дымом невидаль. Поравнявшись с Кабацким, он протяжно хрипло загудел. Вспугнутые стаи птиц взлетели над островом и потянулись за протоку в тундру Три лодки устремились наперерез пароходу В накомарниках, обливаясь потом, гребцы, как по команде, дружно опускали и поднимали весла. Их крепкие тела будто слились с лодками. С судна, завидев гребцов, сбавили ход, приветствуя лодочников хриплым гудком. А те, войдя в азарт, быстро достигли стрежня и теперь шли рядом с пароходом, медленно перебирая веслами. На палубе стояли немногочисленные пассажиры. Почти на самом носу, как впередсмотрящий, выделялся мощной фигурой хозяин Александр Петрович Кытманов, рядом – туруханский начальник, щуплый Михаил Фомич Кривошапкин, а позади – осанистый пристав Иван Никитич Зверев да тщедушный уездный благочинный Прокопий Егорович Власьев. Зато на двух идущих на буксире баржах многолюднее.

Ударили колокола Введенской церкви. Над Енисеем поплыл малиновый звон. Звонарь Иван Горкин изредка посматривал на приближающийся пароход и с упоением выдавал такое, будто звенели не семь, а семьдесят колоколов… Важные пассажиры прекратили отмахиваться от надоедливой мошкары, перекрестились, очарованные этой небесной музыкой. Прокопий Егорович подошел к Кривошапкину и зашептал на ухо:

– Звонарь – от Бога! Такого и в Енисейске ой-нет! Эдакущей симфонией даже неверующего зазовет. Божественные звуки! Кажется, само небо посылает их.

Он перекрестился.

Михаил Фомич Кривошапкин под церковный перезвон думал о своем. Врач по профессии, этнограф по призванию, журналист от Бога, попав на государеву службу, он ею тяготился. Уйму времени забирает казенщина, свободной минуты для науки нет. Не раз писал губернатору прошение об отставке. Тот отвечал отказом, ссылался на его богатый служебный опыт и деловитость. Не хочет губернатор понять: душа Михаила Фомича другим наполнена. Край большой, поболе каких-то Германий иль Франций: на тысячи верст вольготно раскинулся с юга на север и с запада на восток. И люди разделены друг от друга сотнями верст, окружает их тайга дремучая или тундра бескрайняя, где человеку проще мамонта вытаявшего найти, чем живого собрата. Царская казна не всегда щедра к таким богом забытым местам. Вот и мучается Михаил Фомич, страдает от бессилия помочь людям. Идя в низовье вместе с приставом, побывал в Плахине, в Сопочке, в Хантайке и в Потаповском. Осмотрел остроги, беседовал с ссыльными и сезонниками. Сокрушает его, что провианта на станки завезли мало, запасы иссякли. Сотня малых купчишек не управляется с завозом товаров на своих лодках – шитиках. Да еще и торгует втридорога через перекупщиков. Если б не братья Сотниковы, Киприян да Петр, то, наверное, тундра опухла б с голоду. Сметливые купцы – вперед глядят! Даже казенные магазины снабжают хлебом. За паводковым льдом первыми идут по Енисею сотниковские баржи, потом парусники да лодки из Минусинска, Енисейска. А товар везут на любой вкус: чай китайский, сахар воронежский, муку томскую, ружья тульские, бисер чешский. А самовары – залюбуешься!

«Надо их надоумить, – соображает туруханский начальник, – фрахтовать суда частной компании дешевле и надежнее. И грузы страхуются».

Его окликнул Александр Петрович:

– Видите, какой дворец стоит?

– Вижу.

– Дом сотниковский. Почти с мой пароход. Я по его заказу рубил в Енисейске, потом приплавил в Дудинское.

– Хорошо смотрится с Енисея. Губернаторский в Красноярске хуже. А этот – что твой царский дворец! – восхитился Кривошапкин.

Кытманов смахнул комара со щеки. Он-то знает этот дом до последнего чулана. Сам в тайге лесины подбирал, помогал Киприяну Михайловичу чертежи готовить, чтоб все в доме к месту, под рукой. Лучшие енисейские плотники да краснодеревщики приложили умение!

Крыльцо тесовое с четырьмя резными колоннами, а над ними мезонин для сушки собольих и песцовых шкурок. Шесть окон смотрят на Енисей, играют лучами незаходящего солнца, вызывая резь в глазах у пассажиров идущего к причалу парохода.

Крыша на городской манер крыта железом с низким вальцом, чтобы снег не задерживался. А под крышей, кроме мезонина, четыре комнаты, зала, кухня, два чулана, лавка да баня. В левой части живет Киприян Михайлович, в правой – брат Петр. Три печки-каменки обогревают дом в зимнюю стужу, а по весне – и двух хватает.

– Он в Енисейске еще дом строит. В семье ждут прибавку. Может, видели, там, на взгорье, у женского монастыря дом рубят. Это Киприяна Михайловича.

Колокола стихли, и снова гудок сообщил о подходе парохода. Засуетилась команда. Пассажиров попросили уйти с носа, чтобы не мешать при швартовке.

Пароход частил гудками, медленно подкрадывался боком к барже, потеснил ее и замер у мертвяка [15] Мертвяк – вкопанная в землю деревянная стойка для чаливанья судна. . Матрос проворно спрыгнул с судна на баржу и, перебежав на берег, остановился у кнехта.

– Завести швартовы! – скомандовал в рупор капитан. И с парохода, по-цирковому ловко, прямо в руки матросу бросили чал. Матрос обвил вросшую в вечную мерзлоту стойку и стал выбирать канат на себя.

– Отдать кормовой!

До встречающих донесся скрежет лебедки, лязг бегущей по желобу цепи и всплеск воды от ухнувшего в воду якоря.

Первым, как и полагалось, сошел Кривошапкин, низко поклонился встречающим, трижды облобызал Киприяна Михайловича, поднял вверх сложенные ладони:

– Здравствуйте, люди добрые!

Вынырнувшие из толпы дети почтовика Герасимова подбежали к Михаилу Фомичу и протянули букет. Тот присел, расцеловал сначала девочку, потом мальчика:

– Спасибо, малявки! – Достал из кармана разноцветные карамельки: – Вот вам гостинец! А зовут-то вас как?

Дети энергично отмахивались от комаров веточками ивняка и вдруг застыли при виде карамелек, застеснялись, опустили головы.

– Ну, что же вы такие несмелые? Как вас величают?

Из толпы неслось:

– Говорите! Говорите! Будьте посмелей!

Услышав поддержку, мальчик, стоявший ближе к Кривошапкину, прошептал:

– Ее зовут Маша, меня – Миша.

– Молодцы! Цветы-то сами рвали при таком комаре?

– Сами, сами! У нас они рядом с почтой растут, – дуэтом выпалили осмелевшие дети.