Ольга Сарник - Карьера Югенда

Когда улеглась каменная пыль, я осторожно высунулся. Тишина. Патроны кончаются, надо бы добыть ещё… Надел шапку на дуло автомата и медленно-медленно высунул её наружу.

Тихо. Никого. Ушёл. Или сняли. Я знал, что квартал этот контролировался нами. Выполз, встал на ноги и двинулся вдоль стены с автоматом наперевес. Мимо груды битого кирпича, дальше… внезапно горизонт перевернулся с ног на голову, и я утонул в тёплом красном тумане. Когда очнулся, меня, распластанного, всем телом прижимал к земле советский солдат. Крепкий, гад! Он умело зафиксировал меня, явно намереваясь связать, и заломил мою правую руку. От боли я и очнулся.

Боль и дикая злоба подкинули меня с земли. Я вырвался, вскочил на ноги, резким движением отбросил его далеко, метра на два, и несколько раз выстрелил. Практики у меня навалом, – стрелял я отменно, из любого положения. Советский солдат упал, что-то прохрипел и затих. Как из-под земли, вырос другой русский. Я и тут оказался не промах. Он упал ничком, точно как Вальтер.

И тогда чьи-то сильные руки обхватили мои плечи сзади; после искусной подсечки я рухнул, как сноп. Инстинктивно я поджал ноги к животу, и увидел свой автомат возле русского валенка. Валенок мигом отбросил его далеко в сторону. Но мне хватило и того мгновения. Перекатившись через плечо, я вскочил на ноги. За голенищем сапога мой нож. Вот и всё оружие. Не густо.

Он уже навёл на меня дуло своего автомата. Целился в корпус.

Это был молодой светловолосый русский, в белом полушубке. Невысокого роста, крепкий, с большими, широко расставленными серыми глазами. Он презрительно улыбнулся, обнажив ровный ряд белых зубов. А в «Ватцке» ты, пожалуй, сошёл бы за саксонца, подумал я и неожиданно ухмыльнулся. Но из-под красной звезды на меня смотрел, не мигая, другой, неведомый мне, мир. И под его свинцовым взглядом я смутился, съёжился, как воришка, застигнутый хозяином в чулане.

В памяти всплыла залитая солнцем лесная полянка под Дрезденом, манекены в нелепых краснозвёздных шапках, и сердце моё тоскливо сжалось. Мне остро захотелось оказаться как можно дальше от этого чёртового Сталинграда и от этого злобного русского.

«Чем больше красных ты положишь, тем быстрее уедешь домой!» – услужливо подсказал мне разум. Каким чудом я опередил его? Он явно намеревался взять меня живым – понял, что офицер. Как языка… Иначе он давно продырявил бы меня, – не ожидал сопротивления. Думал, что я безоружен. Неопытный, молодой, совсем молодой…

Уходя, я зачем-то обернулся. Он лежал на снегу навзничь, мёртвый, но такой же ненавидящий и непреклонный. Его белый полушубок от ворота до пояса был залит кровью. «Такое трудно отмыть», – вспыхнула в мозгу нелепейшая мысль.

Да катись ты к чёрту, – злобно подумал я, неведомо кому адресуя, неведомо чего стыдясь. С трудом переводя дыхание, я оглянулся. Никого. Неужели я очутился на чужой территории? Это запросто. Я вытер кровь чужого бойца, аккуратно вложил нож в ножны. Подобрал свой автомат и побрёл, пошатываясь, искать своих.

XI

Своих я отыскал. Осталось нас семнадцать человек. Жалкие остатки моей первой роты. Потом проклятый снайпер снял ещё двоих. Итак, в моём подчинении – пятнадцать человек. Надо пробиваться к своим.

Знаменитая операция русских «Уран» набирала хороший темп. А ситуация со снабжением наших войск стремительно ухудшалась. Наша транспортная авиация несла огромные потери. Вместо требуемой ежедневно тысячи тонн груза Шестая армия получала лишь сто.

Наступила короткая передышка. Затишье перед боем. Мы двигались к штабу армии, в центр города, и в дороге к нам присоединился раненый штабс-ефрейтор. Без ремня и без документов, вооружён советским автоматом. Мы зашли в какой-то ангар. Бывший заводской цех. Холод стоял нестерпимый, – бетонные стены накалились от мороза. Зимняя форма нас не спасала.

То огромное помещение уцелело. Дурной признак. Высока вероятность прямого попадания снаряда или, что хуже, авиабомбы. Надо уходить. Своих тут явно нет. Вот только перевяжем этого штабс-ефрейтора. Остальные пока целы.

Стены зияли дырами на улицу и в соседние помещения. Раненый, белый от холода и кровопотери, опустился на чудом уцелевшую автомобильную покрышку. Он попытался самостоятельно вынуть раненую руку из рукава, но не сумел, так, оказывается, он обессилел.

В углу, метрах в тридцати от нас, на бетонном полу лежали тела трёх советских бойцов, в таких же белых полушубках, как у того, молодого. Немного окровавленные, но сгодятся. Мы не модистки.

Рядом валялось не нужное им теперь оружие. Густав снял с тела советский полушубок и набросил его на плечи раненого. Потом парни расхватали советские автоматы и с интересом стали рассматривать, чем же так ловко бьют нас русские.

Раненый дрожал, как осиновый лист. Его бил озноб. Ни у кого из нас индивидуального пакета не оказалось; всё уже было истрачено. И я приказал обшарить карманы советских полушубков. Как всегда, ни у кого! Они бессмертные, что ли? Мы обшарили карманы ещё раз. Ничего. У нас самих нашёлся один пузырёк, оказалось – йод. Не густо. И шёлковый платок, вышитый Магдой. Чистый. Я немного поколебался, глядя на него.

– Густав! Перевяжи, – я бросил пузырёк ловкачу Густаву Эрлиху. Тот поймал его на лету. Толковый парень.– Бинты есть у кого-нибудь в этом доме?

Густав отрицательно покачал головой. И я протянул ему свой фамильный платок. Ничего, Магда вышьет другой платочек. Если будет, кому.

– Под чьим командованием были? – обратился я к раненому.

– Штабс-ефрейтор Грёдинг, третья рота четырнадцатой танковой дивизии, под командованием лейтенанта Гонта. У меня нет документов.

– Почему без документов?

– Я бежал из плена, мои документы остались у русских.

– Когда вы попали в плен?

– Позавчера. Бежал вчера. Пробираюсь в штаб. Наша рота почти вся уничтожена.

Густав тем временем ловко перевязал моим платком рану Грёдинга. Наложил жгут над раной, и кровь сразу остановилась. Молоток Густав. Освоил новую специальность – врачебную. Он помог раненому облачиться в русский полушубок.

– Увидишь наших – сразу бросай автомат и руки вверх! Помни – ты похож на ивана, – беззлобно усмехнулся Густав.

Я осторожно высунулся на улицу. И тут же выругался; ногу ниже колена будто обожгло:

– Меткий, гад!

Ранение оказалось лёгким. И на том спасибо. Сморщившись, я опустился прямо на бетонный пол. Позицию на покрышке прочно занял Грёдинг. Он согрелся и задремал. Густав обработал и мою рану. Делать нечего, надо уходить. Пересилив боль, я поднялся. А Грёдинг задремал и не хотел подниматься…

– Меняем дислокацию. Идём в центр, по одному. Эрлих, ты выходишь первым. Выход прикрывают Хайнц и Майне. Шульц, найти наконец аптечку.