Олег Алифанов - Все, кого мы убили. Книга 1

Он вернулся к столу с тетрадью, которую я тайно вернул ему и со шлепком бросил её на стол. Некоторое время он молча смотрел на меня, но я ничем не выдал своего волнения. Скажу более, меня разбирал смех от того напряжения, с которым он силился проникнуть в мои мысли.

– Какой же? – спросил я, устав ждать.

– Вам не попадалась на глаза такая книжица?

– Что это? – как мог я уклонился от прямой лжи.

– Я потерял свою записную книжку… нечто вроде рабочего дневника, или некто похитил его у меня. Точнее, выкрал у одного доверенного лица, коему я поручил его сохранность. Ничего такого, что я не мог бы восстановить, там не содержится, но попади он во враждебные руки, меня могут обвинить Бог знает в чём.

– Рад, что вам удалось его вернуть, – равнодушно сказал я. И злорадно подумал, что ему следовало бы лучше проверить своего доверенного Евграфа Карловича.

– Не удалось. Это не он.

Только теперь я заметил, что она, хотя и похожа, всё-таки отличается новизной прелестного кожаного переплёта. Сказать ему, что я лично положил его дневник туда, где сейчас лежит похожая на него книга, я не мог. Тот, кто распоряжался его домом, изъял его возможно только для того, чтобы дать понять князю или мне, насколько велика его сила. Я с грустью взирал на него. Ещё недавно казавшийся мне всевластным помещиком, сейчас он выглядел лишь фантомом при своём замке, где и собственный его мажордом вёл противную ему тайную игру. Как же славно, что Анна уехала в Одессу. Как отец, князь поступил решительно и верно, но как хозяин своего мира, он отступал ради призрачной цели. Прочь отсюда! Мне нечего делать в этом месте, тем паче что ангел его уже упорхнул отсюда на волю.

– Итак, какую же гипотезу вы хотели мне объяснить? – спросил я больше для того, чтобы нарушить молчание раздумий.

– А вы не станете обвинять меня в том, что я насильно подвигаю вас к моим мыслям?

– Стану, князь, и немедленно.

– Тогда пеняйте на себя. Вывод мой прост. Та самая последняя битва, о которой ходит упрямая легенда, случилась – здесь. Сначала дядя мой, Степан Ерофеевич, а после и я – нашли само это место. Болота эти, как уже прояснилось, по происхождению рукотворны. Кладбище, где множество поколений хоронили предков, нет смысла затапливать, а после содержать вечно сокрытым. Место убийства или казни не делали бы столь обширным, напротив, вырыли бы яму побольше – и свалили останки кучей. Остаётся одно: битва. Сражение неистовой силы и непревзойдённой жестокости, бой до полного истребления. И уж после победителям не хватило смелости даже прикоснуться к разбросанным по всей площади поля поверженным врагам – так они боялись их даже мёртвых, что решились только на то, чтобы затопить их и проклясть.

– Итак, это выводите вы из величины болот, – нахмурился я, – остальное смею полагать, лишь ваш поэтический домысел. Я понимаю, что не одни сии рассуждения являются основой вашей… идеи, вы нашли существенно большее, посему не могу оспаривать вас.

– Эту теорию построил я ещё до главных находок, – возразил Прозоровский. – Конечно, желательны ещё раскопки в других частях болота. И знаете, что скажу я вам: я не горюю о прорыве дамбы. Так или иначе, её пришлось бы разрушить. Всё достойное быть извлечённым из-под земли, мы выкопали, и я намерен тщательно зарисовать надписи с камней. Я приказал сделать для вас копию уже проделанной работы, чтобы вы могли на досуге заняться ими, не дожидаясь, пока Владимир завершит оставшуюся часть труда.

Он подвинул ко мне свою книгу, которую я перелистал с нескрываемым равнодушием. Кремовая бумага несла на себе узор таинственных рун. Пообещав ему лично справиться с задачей или отправить её в Университет, я немедленно откланялся.

Шёл третий день с отъезда Анны Александровны, и я с трудом находил себе место. Даже стремительно разгоравшееся лето не разгоняло холода покинутого дворца, словно скорбевшего об утраченной душе своей принцессы. Один из флигелей и вовсе заперли, переселив единственного остававшегося там эконома в крыло, где обитал и я. Праздник, кипевший бесконечно давно, трепетал ещё цветными лентами на шпилях изящных павильонов, а садовник уже буднично сваливал пожухлые букеты в один громадный стог на дальнем конце миндалевой аллеи, и забредшая случайная лошадь, фырча, глубоко утопала мордой в увядающих ароматах.

Последний разговор с княжной вышел кратким и сбивчивым, вдобавок он оказался посвящён только моей судьбе, а не нашей . Я терзался тем невразумительным впечатлением, который он мог напоследок оставить в сердце её, корил себя за то, что не хватило мне решимости найти повода назначить ей тайное свидание для признания. Одновременно я размышлял, с каким чувством покинула бы она родной дом, излей на пороге его случайный проходимец этому невинному созданию огнедышащий сумбур своих страстей. Князь временами виделся мне чудовищем, умышленно затягивавшим моё пребывание в доме. Я всерьёз представлял себе бешеную скачку верхом до Одессы, воображение рисовало мне бурную сцену на фоне бушующего моря в вихре мечущихся туч – и последующее триумфальное возвращение в имение с коленопреклонённой просьбой благословения. Присмиревший Этьен Голуа казался плетущим план очередной расправы заговорщиком. Сомнения, груды сомнений одно невероятнее другого громоздились в моей голове, не давая сосредоточенно работать в поистине роскошной сокровищнице – библиотеке князей Прозоровских. Прохор обернулся быстро, и дни напролёт совал нос в чужие дела да откармливал своих лошадей, благо овса ему тут отсыпали вволю.

Воскресным утром, едва солнце разбило жёлтый диск на мириады пробивавшихся сквозь листву лучей, я оседлал каурого хозяйского жеребца и отправился к ранней обедне в Знаменскую церковь. Прохор, спозаранку слонявшийся без дела, предложил прокатить меня с ветерком туда и обратно, но я желал в одиночестве предаться раздумьям.

Выйдя из храма в тех же неопределённых чувствах, я проскакал волнистыми коврами клевера вёрст семь, терзаясь мечтами; в воображении моём стояли картинки окрестностей неведомого Константинополя, где по краю обрыва встречь быстрому течению Босфора бросал я коня в галоп за лошадью княжны Анны.

Свист пули над ухом мгновенно вернул меня на зелёные равнины Причерноморья и заставил плотно прижаться к шее своего скакуна. Глазами я лихорадочно шарил в поисках угрозы – и нашёл её слева, шагах в пятидесяти: на опушке рощицы всадник в плаще выцеливал меня из второго пистолета. Я не сомневался, что Этьен Голуа или его приспешники решили-таки покончить со мной. Я взял правее, вонзив в бок шпору, мой противник пустил своего коня с упреждением наперерез. Поначалу дистанция между нами росла, но потом резвость свежего коня его начала брать верх над усталостью моего, и уже отчётливо слышал я за спиной топот приближавшегося всадника. Сколько ещё пистолетов имел он заряженными? Нет ли у него в запасе ружья, способного метнуть смерть за триста шагов? И главное – каково число его отряда? Теперь не сомневался я, кто пришпоривает сзади храпящего коня: голос Этьена угрожал мне расправой. Но он всё медлил разряжать пистолет, полагая цель недостаточно близкой для верного выстрела, или, может, наслаждаясь жестокой охотой. Я пытался маневрировать, кинув жеребца круто вправо, чтобы попробовать развернуться к дороге, где меня могло спасти чудо редкого заезжего экипажа или возвращающиеся со службы крестьяне. Ненадолго это помогло, мы скакали некоторое время то сближаясь, то расходясь, но тракта я пока не мог разглядеть за паром над луговыми проседями. В сущности, не имелось у меня ни единого плана, разве что, рискуя, выманить противника на выстрел и после попытаться схватиться с ним врукопашную. Но для этого требовалось изрядное мужество дождаться, пока подскачет он вплотную и угадать роковое его движение.