Олег Алифанов - Все, кого мы убили. Книга 1

– Немец? – услышал я Прохора учтиво и вместе с тем неприязненно. Оказалось, что я рассуждал уже вслух.

– Немец! Сапожник, основавший нашу науку уж скоро сто лет как. К нему в доверие под видом любителя древностей втёрся преступник, выпущенный перед тем из тюрьмы. Позарился на деньги да медали и заколол его прямо во сне.

– Так и говорю: тёмные дела, тёмные люди… А вы бы сами-то наладили следить за всеми. Тут все так живут. Вещички-то вам со всего края повезут, а могут и словечко шепнуть о том ли, о сём. Русскому, что французу, тут не спрятаться – всегда на виду, как каланча.

– А не случилось ли тебе встретить… – у меня едва не вырвалось слово «господина», но я вовремя зашёлся в кашле: – некоего Этьена Голуа, того, что…

– Того, что вас собирался раз так примерно пять в деревянный ящик спровадить-с? – закончил Прохор, тыча пальцем в мою сторону. – Как же-с! Арестовали его, уж не знаю, по чьему наущению, да, видать, проштрафился крепко. Кажется, сам князь и донёс, прискакали, повязали – вот и вся недолга. Остальная шайка сама разбежалась. Один только с Прозоровским-то и остался Евграф этот чёртов Карлович! – случайно или нарочно, но отчество он каркнул так, что бурно обсуждавшие что-то рядом арабы замолчали, косясь на нас. – Помяни моё слово, они и вдвоём бесов копать не бросят.

– Откуда знаешь про шайку?

– Так я у твоего князя после ещё дважды гостил. Тайком, то есть с седоками. Дворовые сказывали-с. Да сбегутся ещё!

Я потребовал подробностей, испытывая к Прохору чувство необъяснимой ревности, словно он мог помешать чему-либо в изысканиях моих. Он рассказал, что привело его к князю, и каким неутешительным итогом пришлось довольствоваться приставам.

– Крамолы не сыскали-с, а главных чертей эта бестия Евграф так ловко рассовал по разным коробам, что кроме него больше уж никто и не соберёт.

– Ты про что это толкуешь? – насторожился я.

Губы его чуть вздрогнули, презрительно опустившись краями вниз, а взгляд неожиданно посоловел. В глазах словно проступило изнутри что-то жуткое и необъяснимое и разбилось изнутри о зрачки. Он понизил голос и почти басом произнёс медленно:

– Да про то . Знаю я, что за чудо с крыльями Их Сиятельство вам под куполом показывали-с. Вы тогда ещё на них буйно кричали-с и ногами топали-с.

Я опешил, не знаю даже от чего больше – от неистовой ли перемены в нём или от смысла сказанного. Меж тем лицо Прохора обрело самый обычный простодушный вид, так что я усомнился даже, не померещилось ли мне виденное. Чуть опомнившись, я ответил уклончиво, и голос мой, кажется, не источал должной решительности:

– Я вовсе не кричал на господина Прозоровского, а спорил с ним по поводу методов научного следствия. Это не ругань вовсе, а диспут. Так допустимо беседовать людям учёным, среди которых чины и титулы не имеют веса. – Прохор послушно кивал, размеренно и увесисто. – И не черти они, а доисторические животные. Некоторые даже называют их допотопными, но то спорно. Впрочем, князь Александр Николаевич считал их ошибочно или в шутку за ангелов, оттого и вышел у нас спор. А откуда тебе известно про останки? Кроме трёх человек, о них…

– Половина дворни ведала, – закончил Прохор. – Ну, не трезвонили до поры. А потом уж – иное дело. Мужики ящики заколачивали – плевали да крестились. Недовольствовали очень. Только не ангелы они. Так они твердили. А черти. У бесов ведь тоже крылья имелись. Ведь так?

Всё казалось верным. Но пасьянс не складывался. Люди, пытавшиеся залезть ко мне, не походили один на другого, но разнились ли источники, их пославшие? Это мог я объяснить неудачей первого случая: сообщники поменялись ролями. Я допускал даже, что одна ночь вовсе не связана с другой, и ко мне имеют интерес разные тёмные личности, коими вообще полон Бейрут. Деньги вполне объясняли такое. Могло случиться и так, что сегодняшний вор угодил ко мне по неловкости: торговец, не мудрствуя лукаво, выслеживал Прохора, надеясь поживиться у него золотом, а ко мне залез по ошибке, но в таком случае откуда он взял раствор Либиха, который имелся только у заговорщиков? Или настоящая родина отвратительного снадобья – Восток, а не Запад? Тот, впрочем, мог иметься и у Артамонова. Так неужто незадачливость художника только ловкая ширма, и он – ключ ко всему?

А может, Прохор и сам искусился чужим добром? Но где раздобыл он раствор? И кто поведал ему свойства потравы? Что здесь, в Бейруте, происходило до моего приезда? У меня голова шла кругом. Никак не складывались вместе Голуа, Артамонов, Прохор и турецкие злоумышленники, не мог связать я их воедино нитью безупречной логики. А ведь оставался ещё и таинственный знакомец, преследовавший меня из Одессы до Яффы и самого Мегиддо, да отставший где-то на каменистых равнинах Палестины. Он ли тот третий, справлявшийся обо мне в консульстве, или же пособник Голуа, топивший нас в Босфоре? А может, оба?

Но одна мысль возвращала всё с головы на ноги. Так, заговорщики, Артамонов, или они вместе, перекупили Прохора, который обязался следить за мной и исполнять их поручения. В моё отсутствие времени у них имелось предостаточно. А уж он взялся за дело, засучив рукава и нанимая здешних воров. Узнав, что кроме костей Арачинские болота не содержат золота скифов, они кинулись на куда более надёжный звон золотой монеты. За неимением других лучших, я оставил эту догадку как главную, чтобы сверять с ней все прошлые и дальнейшие события.

Превосходно. Теперь всё стало по местам. Любая самая трагическая определённость казалась мне лучше неведения жуткой интриги, коей я против воли оказался участник. Прекрасно.

Мне требовались покой и тихое одиночество. В гостинице своей ожидал найти я всё необходимое для размышлений. Минуя кофейню, я приказал принести трубку и кофе. Но замок в комнату оказался сломан, вещи перерыты и разбросаны. Немного успокоившись от того, что письма княжны остались нетронутыми, я прежде заставил себя сесть и дождаться разносчика, а после неспешно вдохнул ароматного дыма. Лишь так придя в себя, я взялся искать, что пропало. И убедился, что, не найдя денег, вор не поживился ничем. Ещё и ещё раз тщательно проверил я, сверяясь с подробным списком, валявшимся тут же – всё оставалось при мне: личные письма и официальные бумаги, путевые дневники и учёные записки, дорогая одежда и новые сапоги, древние свитки и драгоценные пергаменты, кои не успел я ещё изучить и отослать в Россию – всё сохранилось даже неповреждённым.

Тогда я разрешил себе набить ещё одну трубку и, окружив себя клубами дыма, вздохнуть спокойно, если и не в смысле разгадки происходящего, то хотя бы в убеждении, что более меня не потревожат.

Однако положение моё стало незавидным. Не успели мы встретиться, как уже и Прохор, на которого я рассчитывал, оказался причастен к каким-то неприглядным делам, замышленным против моей персоны или миссии. До времени я решил не чинить ему допроса, и оставить пока при себе, хотя он мог знать от самого лавочника, что я имел возможность опознать того как ночного грабителя.