Олег Алифанов - Все, кого мы убили. Книга 1

Она осеклась, словно вспомнив о присутствии юных барышень, потупивших взоры. Все молча слушали её тираду, пытаясь беззвучно вкушать пищу, но я откровенно опасался несварения. Павел Сергеевич задал несколько отвлекающих вопросов о существе послания. Мало-помалу ему удалось успокоить княгиню, пожертвовав собственным завтраком.

Разлили кофе. Неловко повертев в руках письмо, я попробовал вернуть его княгине, но она отказалась.

– Вы желаете, чтобы я прочёл его? – уточнил я.

– Только название – того сочинения. Вам оно знакомо? Это не что-нибудь непристойное, чем так богат Восток?

– Скорее уж досужие сплетни о Востоке… – не мог не поправить я, но так, что княгиня едва ли разобрала моё бормотание.

Отметив поддерживающий кивок Ермолаева, я нехотя обратил зрачки на страницу… и тут же едва не вскрикнул. Неприятный холодок пробежал по моей спине. Почерк, слишком памятный мне по письму из Общества, в котором объявлялось вознаграждение за некую книгу. Глаза мои уже бежали жадно в поисках титула. Вот и он. Название значилось совсем иное, но… Не мог я доселе предполагать, что сам некогда всесильный Голицын разыскивал и ту, порученную мне книгу.

– Алексей Петрович, что с вами? – голос княжны Анны привёл меня в чувство. Вероятно, глубокое молчание моё оказалось слишком долгим.

– Да! – поспешил я с ответом, возвратив листок княгине и потирая пальцы, словно ожёгшись. – Вспоминал, где я мог слышать его. Конечно. «Кол мобашер», что значит голос посланца благой вести. Благой, с точки зрения иудеев, а не христиан, конечно.

– Я вас не понимаю, – призналась княгиня недовольно.

– Книга, – без охоты понуждаемый пояснил я, стараясь скрыть раздражение. – Она издана в Константинополе в конце шестнадцатого века неким Исааком Акришем, и вернее бы искать её там. – «В библиотеке сераля», – съязвил я мысленно. – Не инкунабула, конечно, но вещь весьма редкая.

Всё время я старался не смотреть никому в глаза.

– Чем же знаменито сие произведение? – настороженно поинтересовался Ермолаев.

Менее всего сейчас мне хотелось вступать в подобные сомнительные диспуты.

– Я не читал его, только слышал, что в нём опубликованы письма Иосифа и Хасдая, найденные не то в самом Царьграде, не то в Каире. Это ни много ни мало переписка сановника Кордовского халифата с самим каганом иудейской Хазарии. Букстроф-младший считал письма подделкой, необходимой для доказательства существования еврейского царства в новые времена. Новые – не для нас с вами, а в сравнении с Ветхим Заветом. И даже с Новым Заветом. Новее Нового Завета. Да. Так. Хотя я и коряво выражаюсь, полагаю, суть ясна. Им важно было знать, что никакого проклятия иудеев более нет, раз есть или существовала Хазария. Забавно…

– Что же во всём этом забавного? – удивился Ермолаев с хмурым выражением на лице.

– В приписке князь пишет, что желал бы отыскать рукопись, а не печатное издание.

– Так что же тут забавного? – повторил он.

– Какую рукопись просит он отыскать – книги Исаака Акриша или сами письма Иосифа и Хасдая? – рассмеялся я, но заметил, что никто не поддержал меня в веселии и поспешил сделать несколько глотков чая.

– Проклятие иудеев? Но с какой стати древние хазары спешно понадобились такому современному прохвосту, как Голицын? – продолжала негодовать княгиня.

– Не могу представить. Вы намереваетесь исполнить просьбу князя?

Я пожалел, что спросил, ибо она вспыхнула так, что я испугался за скатерть.

– И не подумаю! – воскликнула княгиня. – Что за дурной тон с его стороны! Я намерена дать твёрдое «нет» в ответ, и сделаю это сегодня же.

– Может, лучше вовсе не давать никакого ответа? – решился осторожно посоветовать я, вспоминая письма Муравьева. – Умолчание иной раз сильнее слов выражает презрение.

– Благодарю за совет, Алексей Петрович, но не в моих правилах уклоняться от объяснений, – твёрдо произнесла княгиня, – кажется, и не в ваших?

– Но письмо написано не вам, – тихо произнёс я в полной тишине.

– Взгляните на пакет, – протянула она.

– Письмо вам адресовано, но написано не вам, – повторил я. – Убедитесь сами: оно имеет хотя и повелительный, но безличный характер, из него неясно даже, кому – мужчине или женщине оно писалось. Рука на пакете иная…

– И что это может означать?

Но тут поспешил вступить Ермолаев, сказав, что если мы не отложим разговор до вечернего чая, то так и останемся тут на целый день – до вечернего чая.

Когда дамы покинули нас, чтобы приготовиться к прогулке, Ермолаев предложил подняться к нему. Милый и беззаботный в присутствии прекрасной половины, теперь он выглядел встревоженным.

Кабинет свой он успел обставить в походном духе, но не без некоторых удобств, среди которых я узрел и две-три совсем почти лишних безделушки. Мне показалось, что он не знает, с чего начать разговор. Разумеется, я снова подумал, что речь может зайти об Анне, и сейчас он, чего доброго, попросит меня оставить всякие попытки ухаживания. Всё во мне изготовилось к презрительному отпору.

Пейзаж в окне чем-то походил на изображённый на холсте, и рука показалась мне знакома.

– Артамонов прислал мне, – словно извиняясь, сказал Ермолаев.

– Отчего же уехал он, не дождавшись… вас?

– Думаю, что он не столько уехал, сколько бежал, – только концы усов его выдали лёгкую улыбку.

– Что так? – удивился я новой для себя мысли.

– Владимир – как сын Александру Николаевичу, но отношения их сложны. Вы ведь слышали об их родстве? Степан Ерофеевич стрелялся с Андреем Петровичем, отцом Владимира, там имела место низость с противной стороны, никак нельзя было не вызвать… и убил его, за что был оставлен пожизненно в южных краях, без права наведываться в столицы. А после безвременной смерти матушки Владимира князь Александр взял над ним всяческую опеку. Сами понимаете, что отношения не могут быть вполне безоблачными, князь держал Владимира на известной дистанции, но иногда мне кажется, что он его опасается. Владимир без сомнения любит княжну, и уехал, дабы не растравлять своё сердечное влечение.

– Да тут сюжет чуть ли не Гамлета! – притворно воскликнул я, а Ермолаев вспомнил восхитившего его блистательного Мочалова в роли принца в безвкусном и весьма вольном переложении Висковатова в подражание Шекспиру. Так или иначе, натянутость первых минут несколько развеялось, хотя я оставался настороже из-за того, насколько близко ходили мы вокруг волнующего меня предмета.

Самое время бы перейти и к моему тому же самому сердечному влечению, но Ермолаев вдруг замолчал, застыв у небольшого бронзового изваяния. Пальцы его нервически бегали по столику от мизинца к большому и обратно.

– Чей это бюст? – вопросил я, откладывая разрешение главного вопроса.