Рональд Уэлч - Рыцарь-крестоносец

Сир Хьюго стоял немного поодаль, спокойный, как всегда, равнодушно прислушиваясь к оживленной болтовне образовавшегося вокруг Филиппа кружка. Заметив устремленный на него взгляд Филиппа, он кивнул ему.

– Ты хорошо сражался, Филипп, – сказал он. – Я горжусь тобой.

На щеках Филиппа вспыхнул яркий румянец. В первый раз в жизни он слышал от отца такие слова. Но на этом поздравления не закончились. Вдруг по рядам обступивших Филиппа рыцарей пробежала волна смятения, толпа расступилась, пропуская к Филиппу двух людей. Филипп смутно слышал пробежавший по толпе ропот:

– Король! Король! Дорогу, сеньоры.

Ги де Лузиньян, король Иерусалима [39], и сопровождавший его защитник Гроба Господня, – такой титул носил второй человек – легко и величественно шли к Филиппу мимо рядов расступившихся перед ними баронов и рыцарей. Король, мужчина в расцвете лет, высокий, атлетического сложения, с густыми волосами и бородой, одаренный природой лицом исключительной красоты и звучным, глубоким голосом и к тому же обладающий прекрасными изящными манерами, – был самой яркой и импозантной фигурой в государстве. При взгляде на него сразу можно было понять, что перед вами – король.

Кивнув сиру Хьюго, Лузиньян сказал:

– Вы дали мальчику превосходное воспитание, барон. Вы уже посвящены в рыцари, юноша? – Лузиньян повернулся к Филиппу, обращая к нему вопрос, хотя ему был прекрасно известен ответ.

– Нет, ваше величество, – ответил Филипп.

– Он еще слишком молод, – объяснил сир Хьюго. – Ему всего семнадцать.

– Так молод! – воскликнул король, рассматривая Филиппа, и вдруг улыбнулся чарующе-неотразимой улыбкой, завоевавшей ему в свое время множество друзей, что, в свою очередь, помогало ему в течение долгого времени удерживать за собой трон Иерусалима. – Но, думается мне, не слишком молод, как вы говорите. Приведите его завтра ко мне перед собранием, Хьюго. Завтра.

Он повернулся и пошел прочь – толпа снова расступилась перед ним. Но человек, сопровождавший его, задержался. Сложив руки на животе, он какое-то время разглядывал Филиппа с ног до головы, словно купец, осматривающий приглянувшийся ему товар.

Нельзя было представить себе более разных людей, чем король и этот благородный барон. Насколько Ги Лузиньян был изыскан и очарователен, настолько же этот человек был агрессивно груб и напорист, и его внешность, казалось, подтверждала эти качества: крючковатый нос, далеко выдающийся вперед на темном лице, голубые глаза, сверкающие из-под кустистых бровей, воинственно торчащая вверх бородка клинышком, подрагивающая во время разговора. Голос вполне соответствовал его внешности – резкий, с хрипотцой. Говорил он короткими, отрывистыми фразами, и в интонации его сквозило нетерпение, как будто ему не хватало времени складывать слова в цветистые, вежливые фразы на восточный манер.

– Мальчишка далеко пойдет, Хьюго, – проговорил он, отводя, наконец, взгляд от Филиппа, застывшего в почтительном поклоне. – Если бы у нас было побольше таких людей… Вот с кого надо брать пример нашим пулланам, – прибавил он, ничуть не заботясь о том, что его слова могли услышать аристократы-полукровки, стоящие рядом. Коротко кивнув, он развернулся на каблуках и твердой поступью направился за королем.

– Какой такт у нашего Рено, не правда ли? – заметил сир Фульк.

– У кого? – переспросил Филипп, услышав названное сиром Фульком имя.

– Разве ты не знаешь его, мой мальчик? Что ж, таких людей раз увидишь – будешь помнить всю жизнь. Этим все сказано. Это Рено де Шатильон.

– Рено де Шатильон! – пробормотал про себя Филипп.

Невозможно было долго прожить в Святой земле и ни разу не услышать о хозяине замка Керак в Моабе, одной из самых неприступных крепостей в королевстве. Когда-то Рено высадился в Леванте, будучи простым искателем приключений без гроша за душой, но зато обладая теми качествами, которые больше всего ценятся на Востоке: он был отличным солдатом, отличающимся безоглядной храбростью, человеком, который, презирая опасность, смотрел свысока на все трудности и препятствия.

Даже годы пребывания в плену у турков не могли заглушить в нем бьющую ключом энергию и честолюбие. Он женился на одной из самый богатых наследниц Иерусалимского королевства и теперь владел роскошным и мощным замком Керак, располагающимся на южной границе Латинского государства. Крепость и ее хозяин защищали самый важный маршрут караванов, служащий основным связующим торговым звеном между севером и югом: между Иерусалимом и Египтом.

Филипп возвращался в город, осыпаемый похвалами и поздравлениями со стороны встречных всадников. Сир Фульк раздавал приглашения на вечернее торжество по случаю победы своего племянника. Филипп чувствовал, что ему предстоит длинный и изматывающий вечер, но даже это не мешало ему наслаждаться сознанием своего триумфа.

В длинной гостиной сира Фулька было тесно от собравшегося там народа, когда туда в сопровождении слуги-сирийца вошли Филипп с отцом, принявшие ванну и переодевшиеся в свежие одежды. Сир Фульк, раскрасневшийся и возбужденный, то и дело выкрикивал приветствия все прибывающим гостям, болтал без умолку, едва выслушивая ответы, рассаживал людей по местам, раздавал приказы слугам, – и вообще, находился в прекрасном расположении духа.

Филипп сел в дальнем конце комнаты, составив компанию Джосселину и еще одному молодому человеку. Джосселин, щеголяя шелковым котт и новым плащом, снова не расставался со своим платком, и Филипп заметил еще нескольких рыцарей из числа молодежи, уже успевших перенять эту новую моду.

Джосселин представил кузена сидящему рядом молодому человеку – раньше Филипп никогда с ним не встречался. Молодой рыцарь смотрелся явным новичком в Святой земле, и Филипп был удивлен подобной встречей: сир Фульк придерживался на этот счет строгих взглядов.

Но сидевший за столом совсем не походил на де Ножента и его неотесанных приятелей.

– Сир Жильбер д'Эссейли, – сказал Джосселин. Филипп поклонился.

– Д'Эссейли? – переспросил он, имя показалось ему знакомым.

– Да, он племянник предыдущего Великого Магистра ордена госпитальеров, – объяснил Джосселин.

Филипп кивнул. Это вполне объясняло присутствие здесь этого юноши. Ему с первого взгляда понравился новый знакомый. На вид Жильбер был не старше его самого – высокий, худощавый, неуклюжий юнец с длинными ногами и скуластым лицом. По сравнению с ярким платьем других рыцарей, он был одет довольно скромно.

Должно быть, не очень богат, решил про себя Филипп, осматривая простой серый котт Жильбера. Любой мог бы без труда догадаться, что он только что прибыл из Нормандии. Его лицо лишь слегка начало покрываться красноватым южным загаром. Руки и шея Жильбера не отличались чистотой, что неприятно поразило Филиппа. Рыцарям, прибывавшим с Запада, требовалось какое-то время, чтобы приспособиться к восточному образу жизни.