Вальтер Скотт - Вудсток, или Кавалер

Оленей в то время воровали очень смело, это было перед самой войной, и люди совсем распустились. Случилось так, что однажды в заповеднике я увидел двух молодцов; лица вымазаны сажей, рубашки надеты поверх всего остального; они несли нашего лучшего оленя… другого такого не было в парке. Я тут же налетел на них — один убежал, а второго я поймал, и кто же это оказался, как не верный Фил Хейзелдин? Ну что ж, не знаю, хорошо ли я поступил или плохо, но он был мой старый друг и собутыльник, и я взял с него слово, что больше он этого делать не будет; он помог мне повесить оленя на дерево, а я отправился за лошадью, чтобы свезти тушу в замок и рассказать всю историю баронету, только не называть имени Фила. Но негодяи оказались хитрее меня: они освежевали оленя, распластали, разрезали на четыре части и унесли, оставили только шкуру и рога и написали такой стишок:

Тут я понял, что это опять бесшабашная проделка, а Фил любил вытворять их со всеми парнями в округе. Но я так озлился, что отдал шкуру дубильщику, велел ее выделать и растянуть и поклялся, что она послужит саваном или ему, или мне. Потом я не раз каялся, что сгоряча принес такой обет, но теперь, доктор, видите, как получилось: я-то забыл свою клятву, а дьявол помнил.

— Да, напрасно ты дал такой греховный обет, — сказал Рочклиф. — Хорошо еще, что ты не исполнил его намеренно. Поэтому не унывай, — продолжал достойный священник, — ведь в этом несчастном деле, судя по тому, что я слышал от тебя и от Фиби, нельзя осуждать тебя за то, что ты поднял на Томкинса руку, хоть и жаль, что удар оказался роковым. Впрочем, точно так же поступил великий и вдохновенный законодатель, когда увидел, что египтянин мучит еврея; правда, в данном случае это была женщина, а в библии сказано: Percussum Egyptium abscondit sabulo [77] Покрыл песком убитого египтянина (лат.) . , а что это значит, я объясню тебе в другой раз.

Вот почему призываю тебя, не огорчайся сверх меры: хоть и прискорбно, что это случилось теперь и здесь, а все-таки, если вспомнить все то, что Фиби говорила про мерзкие убеждения этого человека, нужно только пожалеть, что ему не выбили мозгов еще в колыбели, пока он не вырос и не стал одним из тех гриндлстонцев или магглтонианцев, у которых безумные и кощунственные ереси сочетаются с таким лицемерием и угодливостью, что они могут обмануть даже своего хозяина, самого дьявола.

— А все-таки, сэр, — сказал егерь, — надеюсь, вы отслужите по бедняге панихиду — это была его последняя воля, и притом он произнес ваше имя; если вы этого не сделаете, я, наверно, никогда в жизни не осмелюсь выйти в парк в темноте.

— Ну и глупец же ты! — воскликнул доктор. — Однако, если он перед смертью произнес мое имя и выразил пожелание, чтобы его похоронили по церковному обряду, может быть он в последний час покаялся в грехах и повернул на путь добра, и если небо допустило его вознести такую благочестивую молитву, то почему же людям ее не исполнить? Боюсь только, что мы не успеем.

— Но ведь ваше преподобие может сократить обряд, — сказал Джослайн. — Конечно, он не заслужил полной панихиды; только если вы ничего не сделаете, мне, наверно, придется бежать отсюда. То были его последние слова; должно быть, он послал Бевиса с перчаткой, чтобы напомнить мне про них.

— Полно, дурень! — ответил доктор. — Ты думаешь, мертвецы посылают перчатки живым, как рыцари в романах? Да еще шлют вызов через собак? Говорят тебе, глупец, все произошло совершенно естественно.

Бевис рыскал вокруг, нашел труп и принес тебе перчатку, чтобы показать, где он лежит, и позвать на помощь, — таков благородный инстинкт этих животных, когда кто-нибудь в опасности.

— Если вы так думаете, доктор… — сказал Джослайн. — Оно и правда, Бевис был к нему привязан…

Может, только это кто-то похуже в образе Бевиса, потому что, сдается мне, глядел он дико и злобно, как будто хотел заговорить.

Во время этой речи Джослайн все больше отставал от доктора; тому это не понравилось, и он воскликнул:

— Иди же вперед, ты, ленивый трус! Ведь ты же солдат, да еще храбрый, а так испугался мертвеца!..

Ручаюсь, что ты убивал людей на поле битвы, а в лесу, конечно, убивал браконьеров.

— Да, но они стояли ко мне спиной, — ответил Джослайн. — Никогда не было, чтобы кто-нибудь повернул голову и глядел на меня, как этот человек, в упор, с ненавистью, ужасом и укоризной, пока глаза его не застыли, как студень. И если бы вас не было здесь со мной и если бы дело не касалось моего хозяина и кое-чего поважнее, уверяю вас, я не решился бы взглянуть на него даже за весь Вудсток.

— Но тебе все-таки придется взглянуть на него, — сказал доктор, вдруг остановившись. — Вот где он лежит. Иди сюда… глубже… в самую чащу… смотри не споткнись… Здесь как раз подходящее место…

После притащим на могилу хвороста.

Отдав эти распоряжения, доктор сам помог их выполнить, и, пока его помощник копал неглубокую и неровную могилу — а это было нелегко, так как земля, пронизанная корнями, затвердела от мороза, — он прочел несколько молитв из заупокойной службы, отчасти для того, чтобы рассеять суеверные страхи Джослайна, а отчасти потому, что считал делом совести не отказать в церковном обряде человеку, который призывал его на помощь в свой смертный час.

Общество, которое мы оставили в гостиной Виктора Ли, собиралось разойтись на покой, и все уже встали, чтобы проститься друг с другом, когда послышался стук во входную дверь. Альберт, как командир отряда, поспешно пошел отворять и, выходя из комнаты, попросил остальных сидеть тихо, пока он не выяснит причину стука. Подойдя к двери, он спросил, кто там и что нужно в такую позднюю пору.

— Это я, — ответил тонкий голосок.

— А как тебя зовут, мальчик? — спросил Альберт, — Злючка, сэр, — ответил голосок снаружи.

— Злючка? — повторил Альберт.

— Да, сэр, так меня зовут все на свете и даже сам полковник Эверард. Но имя мое все-таки Спиттэл.

— Полковник Эверард? Так ты от него? — спросил Ли-младший.

— Нет, сэр, я от Роджера Уайлдрейка, эсквайра, из Скуоттлси-мир, с вашего позволения, — сказал мальчик. — Я принес подарок для мисс Ли, мне приказано отдать его в собственные руки, если вам будет угодно открыть дверь, сэр, и впустить меня; но я ничего не могу сделать, пока между нами трехдюймовая доска.

— Опять какой-нибудь фортель этого пьяного повесы, — шепотом сказал Альберт сестре, которая потихоньку, на цыпочках, вышла вслед за ним.

— А все-таки не будем спешить с таким заключением, — возразила она. — Сейчас каждый пустяк может оказаться важным. Что это за подарок мистер Уайлдрейк послал мне, мальчик?