Фредерик Марриет - Персиваль Кин

— Я люблю таких молодцов, как ты, — сказал он, смеясь. — Как бы я желал, чтобы ты был черным; я ненавижу твой цвет. Сколько тебе лет?

— Недавно минуло пятнадцать.

— Сколько времени ты пробыл на море?

— Около восемнадцати месяцев.

Он сделал мне еще несколько вопросов о капитане, об офицерах, о фрегате, но я отвечал с большою осторожностью.

Негр принес ему ужин; не ожидая приказания, я стал прислуживать. Он велел негру выйти и стал со мною разговаривать; между прочим сказал мне, что ночью он обогнал фрегат. Тогда я заметил ему, что мы предполагали, что его шкуна называется «Стелла», что имя капитана Чико и что экипаж составлен из белых людей разных наций.

— Да, это было месяц или два назад, — отвечал он. — Ну, я кончил свой ужин; ты можешь убирать, — продолжал он, вставая со стула. — Но постой; ты, верно, голоден: садись и ешь, сколько хочешь.

Я не отговаривался и в первый раз в жизни ел на серебряной посуде, хотя в довольно странном обществе; но это не помешало моему аппетиту, и кончив ужин, я выпил рюмку вина.

— Теперь ты найди человека, который сейчас сюда приходил, и скажи, чтобы он дал тебе на чем спать. Его зовут Хозе.

— Доброй ночи, — сказал я.

— Доброй ночи.

Когда я вышел из его каюты, ища негра Хозе, матросы подходили ко мне и ласково со мною говорили. Они просили меня рассказать, каким образом меня оставили на купеческой шкуне; я исполнил их желание, и знавшие по-английски переводили другим по-испански.

— Ты первый белый, которого он пощадил, — сказал американский негр, переводивший другим мои слова, когда мы остались одни.

— Капитан говорил, что он желал бы, чтобы я был черный, — сказал я негру. — Я бы также этого хотел, пока я здесь; я вижу, что цвет мой сердит его. Нельзя ли меня вычернить?

— Да, это было бы для тебя недурно; ты еще не видал его гнева; если завтра за ним будет гнаться фрегат и настигать его, тебе будет плохо. Я не понимаю, отчего он пощадил тебя; может быть только потому, что ты так смело предложил ему трубу. Кажется, у нас есть человек, который может тебя вычернить. Подожди здесь.

Негр оставил меня и через несколько минут возвратился с полуиндейцем, полунегром, с которым он говорил по-испански.

— Он говорит, что может сделать тебя темным, как он, но не черным, как я. Если хочешь, то можно это сделать теперь.

— Хорошо, — отвечал я, чувствуя, что это может спасти мне жизнь. Я совсем не желал быть разорванным на части акулами, считая это неудобным способом отправляться на тот свет.

Американец остался со мною, и мы разговаривали несколько времени, ожидая возвращения испанского негра, который вскоре пришел, неся с собою какую-то горячую жидкость. Меня раздели и вытерли губкою не только лицо и руки, но и все тело и поставили сохнуть. Команда собралась кругом и смеялась тому, что я вздумал переменить свой цвет.

Едва теплый воздух успел меня высушить, операцию повторили, и когда я опять высох, американец приказал мне надеть платье и идти спать.

Я отыскал Хозе и передал ему приказание капитана; он дал мне войлок, на котором я крепко заснул. Около трех часов утра меня разбудили, снова вычернили, и я опять заснул.

Когда в пять склянок разбудили команду, Хозе принес мне зеркало, и я был совершенно доволен, увидя, что цвет мой не будет более беспокоить капитана. Я не был черен, как негр, но темен, как мулат.

Я спросил испанского негра через Хозе, могу ли я мыться? Он отвечал, что хоть целый день, и краска не сойдет, но что мне необходимо вытирать себя один раз в месяц.

Я пошел на бак и вымылся. Это очень забавляло негров и льстило им; я сидел с Хозе внизу, когда в каюте у капитана зазвенел колокольчик.

— Ступай ты, — сказал Хозе, усмехаясь, — я посмотрю, что капитан скажет.

Я подошел к каюте и постучал.

— Войди, — сказал капитан.

Я вошел и встретился с ним лицом к лицу.

— Что это? — сказал он, пристально смотря на меня. — Однако это он! Ты это или нет?

— Да, это я; я сделался черным, чтобы угодить тебе.

— Очень рад, мальчик, теперь я могу смотреть на тебя забывая, что ты белый. Теперь, мне кажется, что я даже могу любить тебя. У тебя нет более единственного недостатка для моих глаз. Я рад, что не…

— Отправил меня к акулам, — сказал я.

— Именно; не говори об этом более.

Я тотчас переменил разговор и стал помогать ему одеваться. С этих пор капитан очень полюбил меня и часто со мною разговаривал. Я уже находился при нем более двух недель и даже стал чувствовать какую-то привязанность к своему новому господину и получил лучшее мнение о шкуне и матросах. Мы шли в какой-то порт, но в какой именно, я не знал.

Я часто разговаривал с Хозе и с американским негром и многое узнал от них, но о капитане никто ничего мне не рассказывал.

Через три недели мы подошли к берегам Кубы и около десяти часов вечера увидели огни Гаваны. Около полуночи показались у берега паруса какой-то шкуны, и прежде, чем на ней заметили неприятеля, пираты догнали ее и легли борт о борт. Всех людей с нее перевезли к нам и стали осматривать шкуну. Нашли, что она предназначалась для торга невольниками и шла за ними, нагруженная цепями и колодками.

Я был наверху, когда белых людей, принадлежавших к невольничьему судну, привезли к нам на шкуну, и никогда не забуду ярости и бешенства капитана.

Поставили возможные паруса на обеих шкунах, держа прямо от берега, и с рассветом он был у нас далеко за кормою.

Хозе сказал мне:

— Ты лучше не ходи сегодня к капитану и старайся не попадаться ему на глаза, а то, пожалуй, он вспомнит, что ты белый.

Из того, что я видел в прошедшую ночь, я убедился в справедливости этого замечания; и не только не пошел к нему в каюту, но и не показывался наверх.

Около восьми часов утра я услышал, что спускали шлюпку и отдавали приказание обыскать невольничье судно и потом потопить его. Исполнив это, шлюпка возвратилась назад и привезла несколько тысяч долларов.

Я оставался внизу. Наверху послышался гневный голос капитана, жалобы и мольбы о пощаде пленников. На палубе делались какие-то приготовления. Несколько человек спустились вниз и взяли ведра с песком и железную решетку. На лицах негров выражалась какая-то адская радость; они хохотали и скорее казались демонами, чем людьми. Я догадывался, что готовят какое-нибудь ужасное истязание, и спрятался как можно далее.

Наконец, люди снова вышли наверх, а я остался один. Шум наверху сделался сильнее, мольбы о пощаде, стоны и вопли смешивались с гневными криками капитана. Вдруг раздались ужасные крики, молитвы к небесам и сильный смрад распространился повсюду.

Крики делались слабее, наконец замолкли, и что-то бросили в воду. Потом повторилась та же самая сцена, те же мольбы о пощаде, те же крики и тот же смрад. Что могло это быть? Меня мучило любопытство, но удерживала какая-то неведомая сила. Десять раз это повторялось, и потом наверху зашумели, а через несколько времени команда стала спускаться вниз.