Фредерик Марриет - Приключение Питера Симпла

Они были одеты странным образом: множество лент испещряло их платье, возле них лежало две пары ходулей.

О'Брайен задумчиво глядел на них несколько минут.

— Питер, — сказал он наконец, — лучшей находки мы не могли бы сделать. Питер, мы можем пройти всю Францию, не марая ног об эту проклятую землю.

— Что хочешь ты сказать? — спросил я.

— То, — отвечал он, — что это те самые люди, которые встретились нам близ Монпелье; они шли в Ландо гулять на ходулях для забавы других и для прокормления себя, в собственном же отечестве они постоянно вынуждены ходить таким образом. Кажется, Питер, платье этого человека будет в пору мне, а этой девушки (несчастное создание, как хороша она и в объятиях холодной смерти) — придется тебе. Нам нужно только поучиться немного, и тогда мы можем отправляться дальше.

С этими словами О'Брайен не без некоторого затруднения снял с мертвого мужчины куртку и брюки и похоронил его в снегу.

Несчастная девушка, с соблюдением возможного приличия, была также лишена платья и верхней юбки и потом похоронена. Взяв платье и ходули, мы удалились в другую часть леса, где нашли довольно укрытое местечко, и принялись за обед. Не имея намерения путешествовать в эту ночь, мы разгребли снег, приготовили постели и устроились в них удобно, насколько это было возможно без разведения огня и при этой дурной погоде.

— Питер, — сказал О'Брайен, — мне грустно. Вот виски, пей как можно больше.

И он подал мне фляжку, которая никогда не оставалась пустой.

— Пей больше, Питер.

— Не могу, О'Брайен, я опьянею.

— Ничего, пей; посмотри — эти несчастные лишились жизни, потому что заснули на снегу. Питер, — продолжал О'Брайен, внезапно вскочив на ноги, — ты не будешь ночевать здесь, пойдем.

Тщетно я протестовал. Было уже темно; он повел меня к деревне, неподалеку от которой мы наткнулись на что-то вроде сарая.

— Питер, вот наше убежище; ложись и спи, я покараулю. Ни слова, я этого требую — ложись.

Я исполнил его желание и через несколько минут спал уже крепким сном, потому что холод и усталость истощили мои силы. Мы бродили несколько ночей сряду, а покой, которому мы предавались днем, был весьма сомнителен. О, как тосковал я по теплой постели с четырьмя или пятью одеялами!

На рассвете О'Брайен разбудил меня; он целую ночь простоял на часах, и глаза у него были мутны.

— О'Брайен, ты нездоров! — вскричал я.

— Ничуть, но я осушил фляжку виски, а это не шутка. Впрочем, этому делу можно помочь.

Мы снова отправились в лес. Погода изменилась: мороз уменьшился, земля покрылась туманом, накрапывал мелкий дождь.

Но оттепель оказалась хуже мороза, и мы чувствовали холод еще сильнее. О'Брайен опять стал требовать, чтобы я лег спать в сарае, однако на этот раз я решительно отказался, если он сам не ляжет. Я доказывал ему, что теперь нам не грозит никакая опасность, или, по крайней мере, меньшая, чем в лесу. Видя меня непреклонным, он, наконец, согласился, и мы, никем не замеченные, снова вошли в сарай. Мы легли, но я долгое время не спал, с нетерпением ожидая, чтобы заснул О'Брайен. Он то входил, то выходил из сарая: я притворился спящим; дождь полился в это время ливнем, и он лег. Через минуту, осиленный усталостью, он крепко заснул и захрапел так громко, что я стал опасаться, чтобы кто-нибудь не услышал его. Я встал и принялся караулить; время от времени я ложился подремать немного, потом вставал и снова подходил к двери.

На рассвете я разбудил О'Брайена, он поспешно вскочил на ноги.

— Я, верно, спал, Питер?

— Да, — ответил я, — и слава Богу, сил человеческих не хватило бы выносить такую усталость, какую вынес ты. Если ты занеможешь, что будет со мной?

Я знал, как затронуть его за живое.

— Хорошо, Питер, так как от этого ничего дурного не произошло, то, значит, и сделать это было не так уж дурно. Я выспался за целую неделю — это верно.

Мы вернулись в лес. Снег уже успел весь стаять, дождь перестал, и солнце просвечивало сквозь тучи; было довольно тепло.

— Не заворачивай в ту сторону, — сказал О'Брайен, — теперь когда снег растаял, мы можем наткнуться на несчастных замерзших. Нам нужно переменить квартиру к ночи; я побывал уже во всех деревенских шинках и не могу более показываться в них без того, чтобы не навлечь на себя подозрения, хоть я и жандарм.

Мы пробыли здесь до вечера и потом отправились в путь, все еще возвращаясь по направлению к Живе.

За час до рассвета мы встретили в четверти мили от какой-то деревни маленькую рощицу, находившуюся у самой обочины большой дороги и окруженную рвом. Подойдя к роще, мы нашли, что ров слишком широк и перепрыгнуть через него было невозможно. О'Брайен уложил рядом наши четыре ходули и составил таким образом мост, по которому я прошел. Потом он перебросил ко мне наши пожитки и с мушкетом на плечах отправился в деревню, попросив меня оставить ходули, чтобы по его возвращении этот мост послужил и ему. Он не приходил целых два часа и, наконец, возвратился с огромным запасом отличной провизии, какой у нас еще ни разу не было. Он принес французские сосиски, приправленные чесноком и показавшиеся мне восхитительными, четыре бутылки виски, не считая его фляжки, кусок копченой говядины, шесть караваев хлеба и сверх всего этого половину жареного гуся и часть огромного пирога.

— Вот, — сказал он, — этого хватит на целую неделю; но посмотри, Питер, вот это лучше всего.

И он показал мне два больших шерстяных одеяла.

— Превосходно, — обрадовался я, — теперь мы будем спать с комфортом.

— Я честно заплатил за все, кроме одеял, — заметил О'Брайен, — побоявшись купить их, я решил украсть. Но мы возвратим их тем, кому они принадлежат. Это будет заем.

Мы устроились довольно уютно и, высушив на солнце листья, получили довольно удобную постель, на которой и разложили одно из одеял, а сами покрылись другим.

Мост из ходуль мы сняли и таким образом обезопасили себя от нападения врасплох. Этот вечер мы пировали: гусь, пирог, сосиски величиною с мою руку поочередно подвергались атакам; временами мы подходили ко рву напиться воды и снова принимались есть. Теперешнее наше положение, в особенности перспектива хорошей постели, в сравнении с тем, что мы вытерпели, было настоящим блаженством. Когда стемнело, мы легли и тотчас же заснули: за все время нашего бродяжничества я никогда не чувствовал такого спокойствия. На рассвете О'Брайен встал.

— Теперь, Питер, маленькое упражнение до завтрака.

— Какое упражнение?

— На ходулях. Надеюсь, через неделю ты будешь в состоянии протанцевать гавот. Питер, на них мы выйдем из Франции.