Фредерик Марриет - Приключение собаки

С трудом пропихнув свои саженные плечи в узкое отверстие люка, капрал ван-Спиттер предстал пред лейтенантом Ванслиперкеном, втиснутый в тесные синие брюки и не менее тесную синюю форменную куртку с ясными пуговицами, на которых был выбит крадущийся лев, и, приложив руку к козырьку, ожидал приказаний.

— Капрал ван-Спиттер, приготовьте кошки для наказания, а когда все будет готово, приведите сюда Костлявого!

Повернувшись на каблуках с удивительной ловкостью, капрал молча зашагал к люку и вскоре снова появился на палубе со всеми орудиями порки, которые он разложил у одного из орудий с подветренной стороны судна, и затем опять скрылся внизу.

Вскоре послышалась возня, вероятно, некоторое сопротивление со стороны жертвы, затем наверху еще раз появился капрал, тащивший под мышкой тощего и тщедушного Костлявого, которого он ухватил поперек тела, так что голова его и ноги беспомощно болтались, как плети.

Несчастного, теперь не шевелившегося и не издававшего ни малейшего звука, разложили на орудии, привязав к нему. Люди экипажа, находившиеся наверху, в это время молча смотрели на все эти приготовления. Порка такого бедняги, как Костлявый, было дело слишком обычное, а выражение неодобрения было бы слишком опасно. Кто-то из матросов, по приказанию командира, торопливо обнажил спину Костлявого. Это было отнюдь не тело, а только скелет, обтянутый кожей; вид желтой страшной худобы был положительно ужасен. Бедняга молча и безропотно вынес положенные ему 3 дюжины плетей, мерные удары которых сопровождались лишь лаем Снарлейиоу, который не преминул бы наброситься на несчастного, если бы его не держал крепко за ошейник один из матросов. Лейтенант Ванслиперкен во все время наказания продолжал расхаживать по палубе, безмолвно наблюдая за всем, что делается кругом.

Наконец капрал отвязал Костлявого и стал сворачивать свою кошку 7, когда собака, которую не укараулил матрос, вырвалась и, накинувшись на несчастного избитого парня, жестоко укусили его. Тогда Костлявый, казавшийся как бы в бесчувственном состоянии и не успевший еще подняться с колен после того, как матрос закинул его израненное тело рубашкой, вдруг вскочил на ноги с диким криком бешенства, ко всеобщему удивлению, накинулся на собаку, затем, обхватив ее обеими руками, стал с бешеной злобой кусать зубами и душить за горло. Все невольно отпрянули при виде столь необычайной схватки; никто не решился вмешаться.

Долго продолжалась эта чудовищная борьба человека с собакой: доведенный до отчаяния, до остервенения, парень кусал и держал своего противника с силой и упорством настоящего бульдога, впиваясь в его губы, в уши, в самое горло собаки зубами. Собака не могла вырваться от него: он держал ее, как в тисках, в своих судорожно сжатых руках. Оба катались по земле в диком бешенстве. Наконец Снарлейиоу схватил Костлявого сбоку за шею, но тот впился зубами в переднюю лапу собаки с такой силой, что та громко взвыла, прося защиту у своего господина. Ванслиперкен, выхватив свой рупор, со всей силой ударил им по голове несчастного Костлявого и совершенно ошеломил его, так что он поневоле выпустил собаку.

Поднявшийся в этот момент на палубу Шорт, видя происшедшее и угадав, что собака готова снова наброситься на Костлявого, угостил ее таким здоровым пинком сапога в бок, что та с визгом и воем отлетела на целую сажень и скатилась вниз с лестницы в каюту.

— Как вы смеете, мистер Шорт, бить мою собаку? — воскликнул лейтенант Ванслиперкен.

Но Шорт, не удостоив его ответом, подошел к избитому и искусанному Костлявому и приподнял его голову; тот пришел в себя. Он был страшно искусан по лицу и шее и имел рану на лбу от удара рупора. Шорт подозвал матросов и приказал им отнести Костлявого вниз, что они исполнили с особой готовностью; внизу омыли все его раны соленой водой и уложили его на его койку.

Ванслиперкен и капрал переглянулись, когда Шорт отдавал свои приказания, но ни тот, ни другой не вмешались: один боялся Шорта, другой выжидал приказания. Как только люди унесли Костлявого, капрал взял под козырек и, повернувшись на каблуках, направился вниз, унося под мышкой кошку и веревки.

Бешенство Ванслиперкена теперь еще более возросло и, засунув руки еще глубже в карманы своего пальто, с торчащим из-под мышки сплющенным в конце рупором, он быстро шагал взад и вперед по палубе, бормоча себе под нос:

— Уж я проморю его под килем, этого негодяя! Я научу его кусать мою собаку!

Что же касается самой собаки, то она не появлялась более на палубе и долго лежала, зализывая свои раны, а под конец задремала, забившись в темный угол капитанской каюты, поминутно сердито ворча во сне, как будто снова вступая в отчаянную схватку.

Совещание это происходило на баке королевского куттера «Юнгфрау» вечером того дня, когда злополучный Костлявый подвергся наказанию. Почти весь экипаж присутствовал на этом совещании; только капрал ван-Спиттер, который во всех подобного рода вещах стоял в оппозиции к экипажу, а также и его 6 человек солдат, составлявших хвост своего капрала, за которым они всегда и во всем слепо следовали, отсутствовали.

Председателем этого совещания был боготворимый всем экипажем Дик Шорт; его усердно поддерживали Кобль, Джэк Янсен и еще одна замечательнейшая личность из судового персонала, некий Джемми Декс. Это был чрезвычайно любопытный человек. Его красивое мужественное лицо, оттененное густыми черными баками, его длинный свиной хвостик 8, широкие могучие плечи и богатырская грудь невольно вызывали восклицание: «Какой красивый матрос!» Но — увы! — это казалось лишь до тех пор, пока Джемми сидел; стоило же только ему встать на ноги, — и вы невольно воскликнули бы: «Какой урод!» Дело не в том, что природа не доделала того, что начала так хорошо. Этот красивый торс с красивой головой был посажен на коротенькие кривые ножки, — и богатырь превращался в безобразного карлика. Но эта уродливость тела ничуть не вредила его физической силе, и весьма немногие решились бы вступить с ним в борьбу.

Джемми Декс был прекрасный моряк, сердечный и чувствительный человек, большой весельчак, балагур и шутник, записной скрипач и песенник, словом, любимец команды, без которого веселье — не веселье, и пирушка — не пирушка. Джемми был человек женатый, и если его природа обидела ростом, то он с лихвой вознаградил себя в этом отношении в жене, выбрав чуть ли не самую рослую женщину во всей Англии. Что касается ее красоты, то в этом отношении жена его не могла похвастать, но с того уровня, с которого на нее взирал ее супруг, она могла казаться даже красивой, если принять в соображение эффекты перспективы. Супруге своей Джемми также казался верхом совершенства, и она безумно ревновала его, совершено не замечая его физического недостатка, с которым, очевидно, вполне свыклась.