Фредерик Марриет - Многосказочный паша

— Довольно! — сказал хозяин, успокоенный видимым смирением визиря. — Молчи и слушай! Видишь ли этот бурдюк, что висит над моей головой?

Халиф и его спутники обратили туда глаза свои и увидели бурдюк из выделанной кожи молодого быка, который, по-видимому, служил для ношения воды.

— Им, — продолжал хозяин, — зарабатываю я дневной хлеб. — Я Юсуф, сын Абута, который умер пять лет назад, оставив мне несколько драхм и козий мех для пропитания себя. Я смолоду люблю веселую жизнь и приятное препровождение времени. Все в округе знают меня; я не щажу ни встречного, ни поперечного, и беда тому, кто осмелится оскорбить меня! Я наделяю его такой оплеухой, от которой у него с неделю звенит в ушах.

— Аллах да сохранит нас от этого! — прошептал халиф.

— Когда старый Абут помер, я увидел, что, если не приложу к чему-либо сил своих, мне придется умирать с голода. Чья жизнь веселее жизни водоноса? — подумал я и решил быть водоносом, но вместо козьего меха, оставленного мне отцом, взял я у кожевника добрый бычий бурдюк, который теперь висит надо мной, приноровил его к своим плечам, наполнил из реки водой и пошел на базар. Только что появился я там, как все водоносы напустились на меня:

— Юсуф, мошенник, хочет отбить у нас хлеб. Чтобы его взял шайтан! Пойдем к кади и донесем на него.

Они явились к кади и обвиняли меня в колдовстве, потому что пять человек не могли поднять мой бурдюк, когда он был наполнен водой.

Кади послал одного из своих слуг с приказанием представить меня Я только что успел наполнить из реки водой свой бурдюк, как слуга приблизился ко мне. Я последовал за ним со своей ношей. Толпа расступилась, чтобы пропустишь меня, и я предстал перед кади, который очень удивился, видя, как мало утруждает меня моя ужасная ноша.

— Юсуф, — воскликнул он, — слушай и отвечай! Тебя обвиняют в колдовстве.

— Кто обвиняет меня? — сказал я, свалив с плеч бурдюк.

Тут выскочили двое висельников, которые закричали:

— О мудрейший и справедливейший из людей, мы здесь!

Кади отослал одного из них в сторону и стал допрашивать другого, который клялся книгой Магомета, что дьявол дал мне свиной бурдюк и что обещал мне во все то время, в которое я буду снабжать поклонников Магомета из этого нечистого мешка, он будет давать мне силу носить тяжести за десятерых. Второй доносчик подтверждал эти слова и присовокупил еще, что сам слышал, как я совещался с чертом, который будто бы обещался носить за меня, что я торжественно и принял, но на каких условиях, того он не может сказать, потому что не дослушал до конца нашего совещания.

После этих допросов кади и присутствовавшие тут муллы вытаращили от ужаса глаза и начали совещаться о роде наказания, которого заслуживало такое неслыханное преступление. Они не хотели и слышать моих оправданий.

Наконец они решили дать мне пятьсот ударов по пяткам, и если я после них останусь еще жив, то столько же по животу.

Кади уже готов был произнести этот ужасный приговор, как я покусился прервать быстрый ход юстиции.

— О кади! — сказал я — И вы, муллы, коих бороды проникнуты самой мудростью, дозвольте вашему рабу положить к ногам правосудия драгоценные доказательства моей невинности.

— Так скорее говори их, сын шайтана! — воскликнул кади.

Я развязал шнурки и выпустил всю воду из бурдюка, после чего вывернул его и показал присутствовавшим рога молодого быка, которые я, к счастью, не отрезал, и спросил кади и мулл, видали ли они когда-нибудь свинью с рогами?

При этом вопросе они все громко захохотали, как будто я сказал им Бог весть какую остроту. Меня признали невиновным, а назначенные мне пятьсот ударов были разделены моим обвинителям.

Эта неудачная попытка отбила у всех водоносов охоту беспокоить меня. Слух о моем обвинении и оправдании разнесся по всей округе, и все правоверные обратились с запросами ко мне. Короче сказать, я едва успевал наполнять мой бурдюк, это приносило мне порядочные деньги; я бросил все заботы к черту и каждую ночь проматываю все, что заработаю днем. Лишь только раздается голос муэдзина, призывающий правоверных к вечерней молитве, я сваливаю с плеч бурдюк, отправляюсь в мечеть, совершаю омовения и благодарю Аллаха. После чего иду на базар, где на одну драхму покупаю мяса, немного овощей и цветов, пирожков и других лакомств, и масла для ламп; на остальные деньги беру вина. Закупив все нужное, отправляюсь домой, зажигаю лампы и угощаю себя вдоволь на свой манер. Теперь вы знаете все, что касается меня, и я не забочусь о том, купцы ли вы, или переодетые шпионы. Итак, будьте довольны тем, что узнали от меня, и убирайтесь, потому что уже начинает светать.

Халиф, которого рассказ Юсуфа очень занял, сказал:

— Вы удивительный человек и, должно признаться, избавляете себя от многих беспокойств и неприятностей, не принимая никого в сотоварищество.

— Да, — сказал Юсуф, — я прожил таким образом целых пять лет. Каждую ночь, как и теперь, освещал свою комнату и веселился, не обращаясь никогда ни к кому из вам троим подобных. Нюхайте сколько угодно, и как ни разбегаются глаза ваши на мои блюда, все-таки вы не получите ничего.

— Но, товарищ, — сказал Джаффар, — слухи ходят, что халиф хочет поутру издать указ, которым уничтожает он сословие водоносов, и что всякий, кто ослушается, будет немедленно повешен. Что вы будете делать в таком случае? Тогда уже вам не на что будет зажигать свои лампы, кушать пилав и кебаб, лакомиться плодами н пирожными, даже не на что будет тогда купить и капли вина.

— Да возьмет шайтан твою черную душу, зловещий коршун! Чтоб присох язык твой к гортани за эти слова! Убирайся вон сейчас же и берегись когда-нибудь попасться мне на глаза!

Юсуф взбесился донельзя.

— И ты смеешь еще повторять свой глупый вопрос, смеешь спрашивать, что бы делал я тогда! Слушай же: клянусь бородой пророка, что если халифу вздумается издать подобный указ, то я этой палкой перепробую спины всех багдадцев, пока не отыщу вас троих. Тебя и тебя, — продолжал он, бросая зверские взгляды на визиря и халифа, — я изобью так, что вы сделаетесь такие же черные, как (показывая на Мезрура) вон тот, а его, пока он не сделается столь же белым, как мясо этого теленка. Убирайтесь отсюда и не вздумайте попасть когда-нибудь в дом мой.

Гнев Юсуфа так забавлял халифа, а между тем он так боялся обнаружить это, что был принужден засунуть в рот полу, чтобы удержаться от смеха. Таким образом, осыпаемые градом проклятий и очень нелестных пожеланий, они вышли от водоноса.

— Клянусь бородой пророка, счастливы они, что убрались из этой западни! — заметил паша. — Да как осмелилась эта собака — плюю на могилу его матери — грозить побоями наместнику пророка?