Фредерик Марриет - Сто лет назад

— Так, так, это верно! — подтвердил мой старый знакомый. — Так эти индейцы, которых мы сейчас отсюда видели на берегу, гнались за вами?

— Да.

И я рассказал ему, как они напали на нашу заимку, сожгли дом, и как мы бежали от них.

— Превосходно! — проговорил мой новый знакомец. — Итак, вы, в довершение ко всему, проплыли три мили от берега до шунера. Прекрасно! Значит ни огонь, ни вода не властны над вами; такого-то человека нам и нужно! А это что у вас тут за балаболка на шее болтается? — спросил он, взяв в руку кожаную ладанку, где находился алмаз.

— Это? — сказал я, и вдруг меня осенила счастливая мысль. — Это моя родильная сорочка; я родился в сорочке и всю жизнь ношу ее на себе, так как этот талисман предохраняет человека от возможности утонуть!

— А, так что же тут удивительного, если вы с таким талисманом проплыли три мили! — засмеялся он.

В народе, особенно среди моряков, существует поверье, что родившийся в сорочке, т. е. с родильной плевой, человек никогда не утонет, особенно, если он будет носить при себе эту сорочку, или плеву. Все моряки суеверны вообще, а потому к моей родильной сорочке отнеслись здесь на шунере с таким же уважением, как индейцы к талисману или приворотному корню, и никто не помышлял даже покуситься на нее.

— Ну, сударь, раз вы столько видели огня и воды и столько времени бежали лесом без оглядки, то, полагаю, теперь будете не прочь увидеть перед собой пару сухарей и стакан доброго грога, а затем растянуться и заснуть. Завтра мы с вами побеседуем обо всем.

Я спустился вниз весьма довольный любезным предложением добродушного Веселого Бродяги и в то время, как подкреплял свои силы закуской и грогом, как вы думаете, кого вдруг увидел перед собой? Двоих португальцев из числа потерпевших вместе со мной крушение на шебеке и вместе со мной высадившихся на берег после того, как нас бросил на произвол судьбы капитан «Транссенданта». Я был очень рад увидеть их. Они рассказали мне, что, натерпевшись всяких мук и нужды, изнемогающие и изголодавшиеся, они, наконец, добрались до этой реки и здесь были приняты на это пиратское судно, где они и оставались с тех пор. Кроме того, они сказали, что очень хотели выбраться отсюда, но им все не представлялось случая. Я просил их не говорить никому, кто я такой, а сказать просто, что я некогда был их товарищем по судну, что мы раньше плавали вместе. Они обещали, а я, чувствуя себя до крайности усталым и разбитым, лег на койку и крепко заснул. Я проснулся только на другое утро и тогда увидел, что мы шли на всех парусах к югу. Выйдя на палубу, я увидел Веселого Бродягу, как он себя именовал; настоящее же или вымышленное его имя, я, право, не знаю, было Топлифт; он сидел на одном из орудий на корме и, увидав меня, подозвал к себе и сказал:

— Ну, что, хорошо вы выспались, приятель?

Я поблагодарил его, затем осведомился, он ли капитан этого судна.

— Да, я, — ответил он, — за неимением лучшего. Я уже тогда, помните, сказал вам, что мы за люди, так что теперь нет надобности еще раз говорить вам об этом. Но вы должны сказать мне, намерены ли стать одним из наших!

— Я хочу быть с вами вполне откровенным, — сказал я. — Меня загнала к вам на судно погоня, как вам известно. Я искал здесь спасения, не зная, в сущности, что это за судно. Теперь скажите откровенно, капитан, согласились ли бы вы, если бы вы могли жить в Англии на берегу, в полном довольстве, среди близких и друзей, тратя сколько угодно и на что угодно, согласились ли бы вы при таких условиях оставаться здесь?

— Нет! Конечно, нет!

— Ну, так видите ли, я именно в таком положении. Раз очутившись в Англии, я — богатый человек. Меня ждут открытые объятия друзей и все радости жизни; поэтому вы понимаете, что я прежде всего хочу вернуться в Англию, а не рисковать ежечасно своей шеей здесь, на пиратском судне!

— Это весьма понятно, — согласился капитан, — но дело в том, что тут надо еще принять кое-что в соображение. Мои люди не захотят иметь на судне человека, который не даст им клятвы верности и единомыслия с ними, а если вы не согласитесь этого сделать, то я не в состоянии буду защитить вас от них, даже если бы я и хотел; они не послушают меня и бросят вас за борт. Мы не возим пассажиров!

— Это так, — согласился я, — и я готов дать им клятву, что никогда, ни при каких обстоятельствах жизни, даже для собственного своего спасения, не выдам их и не выступлю свидетелем не против одного из них. Это я сделал бы, конечно, и без всякой клятвы, из одного чувства благодарности, и пока я буду находиться здесь на судне, я готов нести какие угодно обязанности и делать все, что мне прикажут!

— Ну, а допустим, что нам придется вступить в бой? — спросил капитан.

— Да, в этом есть некоторое затруднение, — согласился я, — во всяком случае, против англичан я биться не стану!

— Ну, а если бы нам пришлось иметь дело с какой-нибудь другой нацией и нас бы начали одолевать, что весьма возможно?

— Что же, в таком случае, если вас одолеют, и мне все равно придется быть повешенным вместе с остальными, то я вправе делать все для спасения вашего судна и своей собственной жизни в то же время. Но ни при каких условиях, слышите ли, я не сделаю ни одного выстрела и не выну из ножен своего тесака против своих соотечественников !

— Во всяком случае, я не могу сказать, что вы не правы!

— Я полагаю, это все, что вы можете от меня требовать, тем более, что я ни за что не войду в долю дележа призовых денег, хотя бы поплатился в бою рукой или ногой!

— Хорошо, я переговорю об этом с командой и посмотрю, что они на это скажут, но прежде всего ответьте мне на один вопрос: разве вы не моряк?

— Я готов сказать вам всю правду на любой вопрос, какой вы зададите мне! Да, я моряк и долгое время командовал каперским судном и бывал во многих боях!

— Я так и думал, — сказал он, — а теперь скажите, не вы это сыграли злую шутку с одним французским командиром каперского судна в Бордо несколько лет тому назад?

— Да, это сделал я. А вы как узнали об этом?

— Я в то время был помощником на торговом судне, захваченном этим самым французским капером, и видел вас раза три или четыре, когда вы проходили мимо того судна, на котором я находился; теперь мне казалось, что я узнал вас и, как видите, не ошибся!

— Что же, я ничего не хочу скрывать от вас!

— В самом деле! Но вот что я вам скажу по совести: если мои люди узнают об этом, то они ни за что не согласятся отпустить вас. Если вы пожелаете, они сделают вас своим капитаном, так как я, в сущности, не гожусь им; наш капитан, — ведь я был здесь только офицером, — был убит шесть месяцев тому назад в бою, а я, по правде говоря, вовсе не гожусь на эту должность: сердце у меня слишком мягкое. Какой я пират! Люди это видят и ропщут; я знаю, что они недовольны мной!