Фредерик Марриет - Валерия

Вечером я раскрыла ящик с бриллиантами; их было много. Ценности их я не могла определить, но видела, что они стоят не безделицу. Потом я начала сборы к переезду в дом мадам Жиронак, и когда она и муж ее приехали за мной, оказалось необходимо взять два экипажа для перевозки вещей. В третьем уехала я, взявши с собою бриллианты. У мадам Жиронак мне приготовили прекрасную комнату, и я села за стол, счастливая сознанием, что у меня есть свой уголок.

Мадам Жиронак хлопотала неутомимо: в короткое время продала она отобранные мною для продажи вещи, и вырученные за них триста десять фунтов я положила в банк. Бриллиантами распорядиться было труднее; знакомый мосье Жиронака, занимавшийся когда-то торговлею этого рода, оценил их в шестьсот тридцать фунтов. После многих попыток продать их повыгоднее, я уступила их за пятьсот семьдесят фунтов.

Мистер Сельвин приходил ко мне раза два, и я получила завещанные мне деньги с процентами. За вычетом судебных издержек, мне досталось четыреста пятьдесят восемь фунтов. Итак, у меня скопилось вот сколько наличности: двести тридцать фунтов прежней экономии; триста фунтов от продажи гардероба; пятьсот семьдесят за бриллианты и четыреста пятьдесят восемь, завещанных леди Р**, — всего тысяча пятьсот шестьдесят восемь фунтов. Кто мог бы себе вообразить три месяца тому назад, что я буду обладать такою суммою?

Мистер Сельвин, узнавши, как велик капитал, которым я могу располагать, именно тысяча пятьсот фунтов, потому что шестьдесят восемь я оставила себе на разные издержки, отдал его на проценты, по пяти в год, под залог земли; и таким образом бедная Валерия получила семьдесят пять фунтов годового дохода.

С этой минуты я почувствовала незнакомое мне до тех пор спокойствие. Я сделалась независима. Я могла трудиться, если придет охота, но могла и не трудиться. Мосье и мадам Жиронак, зная, что я могу и непременно хочу платить им за мое содержание, согласились получать от меня сорок фунтов в год. О большей плате они и слышать не хотели.

Два звания сделались для меня невыносимы: звание гувернантки и модистки, и я благодарила небо, что избавлена от необходимости избрать одно из них. В первый месяц моего пребывания в доме мадам Жиронак, я не делала ровно ничего, и только наслаждалась переменою моей судьбы. Потом я начала советоваться с мосье Жиронаком, и его мнение было, что я должна стараться увеличить мое состояние.

— Так чем же советуете вы мне заняться? — спросила я.

— Давайте уроки пения и музыки.

— А в свободные часы делайте восковые цветы, — прибавила жена его. — Вы делаете их так хорошо, что мне всегда можно будет продавать их за свои.

— Не хочу вам мешать, — отвечала я. — Это было бы с моей стороны неблагодарностью.

— Пустяки! Покупателей станет на нас обеих.

Я нашла этот совет благоразумным и решилась ему последовать. Я не могла купить фортепиано, потому что до получения процентов оставалось еще пять месяцев, а взяла инструмент на прокат и играла по несколько часов в день.

По воскресеньям я ходила с мадам Жиронак в католическую капеллу и, разумеется, участвовала в пении. На третье воскресенье, когда я собиралась уже уйти, один из священников тронул меня за руку и попросил на пару слов. Мы пошли с мадам Жиронак за ним, и он пригласил нас сесть.

— С кем я имею честь говорить? — спросил он меня.

— Мадемуазель де Шатонеф.

— Я не знаю ваших обстоятельств, — продолжал он, — но фамилия ваша известна во Франции. Хорошее имя не всегда, однако же, обеспечивает человека, и потому я смею надеяться, что вы не оскорбитесь моим предложением. Пение ваше всем очень понравилось, и мы просим вас участвовать в хоре, даром, если обстоятельства ваши хороши, или за деньги, если вам угодно.

— Обстоятельства мадмуазель де Шатонеф, к сожалению, не слишком хороши, — сказала мадам Жиронак.

— Так я могу предложить вам хорошее жалованье, согласны ли вы?

— Я не прочь, — отвечала я.

— Позвольте же мне позвать директора капеллы, — сказал он и вышел.

— Согласитесь во всяком случае, — сказала мне мадам Жиронак. — Это доставит вам известность и уроки.

— Это правда; и кроме того, я люблю церковную музыку.

Священник возвратился с директором, который, сказавши, что с удовольствием слышал мое пение, попросил спеть ему соло, которое принес с собою.

Я могла петь a prima vista и спела. Он остался доволен, и мы условились, что я буду приходить по субботам в двенадцать часов спеваться с хором. На следующее воскресенье я спела соло. По окончании службы мне вручили три гинеи и сказали, что я буду получать эту сумму за каждый раз. Голос мой понравился публике, и когда сделалось известно, что я даю уроки, то я получила приглашения от многих католических фамилий. Я получала по пяти шиллингов за час.

Другое занятие доставили мне мосье и мадам Жиронак. Он порекомендовал меня одному из своих учеников в учительницы его сестрам и дочерям, а они своим покупателям. Я вскоре получила много уроков.

Между тем я познакомилась и сблизилась с одною знакомой мадам Жиронак, девицею Адель Шабо, дававшей уроки французского языка в одном из модных пансионов в Кенсингтоне. Через нее получила я приглашение давать уроки некоторым из воспитанниц этого заведения.

Мистер Сельвин, посещавший меня у мадам Жиронак, принес мне однажды известие, что законные поверенные мистера Армиджера Демпстера нашли доказательства происхождения Лионеля столь положительными, что тотчас же решили передать ему наследство отца, с тем, однако же, чтобы он не требовал доходов за прошедшие года, потому что бывший владелец сделал в имении значительные улучшения. Мистер Сельвин советовал согласиться на это предложение, дававшее возможность избежать огласки истории леди Р** и воспитания Лионеля. Лионель же писал, что он готов на всякое пожертвование, лишь бы не делать шума. Дело было слажено, и Лионель получил имение в девятьсот фунтов годового дохода. Сельвин начал потом расспрашивать меня о моих обстоятельствах и, благодаря навыку делать допросы, мало-помалу узнал всю мою историю. Одного только я ему не сказала: что родные считают меня умершею.

Однажды он пришел с женою, и они начали просить меня провести у них несколько дней в загородном доме, в Кью; я согласилась, и они заехали за мною, уезжая из города. Было лето, и я охотно оставила Лондон дня на два. Семейство Сельвина состояло из двух сыновей и трех дочерей; все они были премилые люди. Мистер Сельвин спросил меня, нашла ли я себе место? Я отвечала, что нет, но что я даю уроки музыки, пою в капелле и коплю деньги.

Он одобрил эти занятия и прибавил, что надеется доставить мне уроки.

— Я не знал, — сказал он, — что вы поете. Позвольте же услышать ваш голос, чтобы я мог говорить о нем другим.