Георг Борн - Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 2

— Кто же поручится, что это ожерелье твоя собственность, цыган? — наконец, спросил Франциско де Ассизи.

— О ваше величество, велите посадить меня в темницу, прикажите разузнать, не ищет ли кто-нибудь святых жуков! Поверьте мне на слово, ваше величество!

— У тебя честное лицо, как тебя зовут?

— Ференци, ваше величество. Ференци звали и моего отца, который, в свою очередь, унаследовал святых жуков от своего отца. Я должен их продать, ваше величество, меня мучает голод, — сказал Витто, назвавший себя другим именем, опасаясь, что монахиня припомнит его, — но бедный Ференци никому, кроме вас, не отдал бы украшения своих предков.

— Вот тебе мой кошелек, Ференци.

— О как вы милостивы! — сказал хитрый цыган и прижал к губам брошенный кошелек, в котором зазвучали монеты. — Бедный Ференци очень счастлив!

Франциско де Ассизи позвонил в колокольчик и приказал вошедшему адъютанту:

— Пусть угостят цыгана сытным ужином, бедняга голоден, и мне бы хотелось, чтобы ему хоть один раз в жизни было хорошо.

— О ваше величество, я премного благодарен вам, — воскликнул Витто, протягивая руки к королю, — бедный Ференци готов идти за вас в огонь!

— Следуйте за мной, — сказал ему адъютант. Витто повиновался.

Король улыбнулся ему вслед. Он сделал очень выгодную покупку, что всегда приводило его в хорошее настроение. Он радовался, что провел цыгана с настоящей ценой ожерелья, не подозревая, что, в сущности, был обманут сам.

Оставшись один, он вынул из шкатулки ожерелье и осмотрел его со всех сторон. Жуки были красиво и крепко связаны, замочек из черненного золота выглядел так, словно его сделали за час до этого, а ведь ожерелью было уже несколько столетий.

«Не медли подарить его прекрасной и благочестивой графине, — сказал про себя Франциско де Ассизи. — Цыган прав, говоря, что черное ожерелье годится в подарок благочестивой женщине, притом графиня любит все необыкновенное, и я надеюсь, что это старинное украшение понравится ей».

Чтобы не сломать ножек жуков, король осторожно вложил ожерелье в шкатулку и закрыл ее, не догадываясь, что сам только что избежал опасности: если одна из острых ножек оцарапала бы ему кожу, он неизбежно погиб бы; эти же самые жуки убили изменницу-княгиню.

Франциско де Ассизи накинул темный плащ, надвинул на глаза шляпу, которую обычно носил во время подобных тайных прогулок, и вышел через маленькую боковую дверь, ключ от которой имел только он. Дойдя до перекрестка, он направился к соборному флигелю, чтобы незамеченным войти в комнаты сестры Патрочинио, где не было ни стражи, ни камергеров и лакеев.

В первой комнате стояло несколько монахов, которые, узнав короля, тотчас сделали вид, что углублены в религиозный разговор.

Франциско де Ассизи отворил дверь в молельню монахини, предполагая застать ее там в этот поздний час. Закрыв за собой дверь, король, полный ожидания, остановился за портьерой и раздвинул ее обеими руками.

Довольное выражение скользнуло по увядшему лицу маленького короля: сестра Патрочинио, не замечая его, стояла на коленях перед аналоем. Теплый летний воздух, проходивший сквозь открытые окна со спущенными шторами, заставил графиню сбросить с себя громоздкое коричневое одеяние; таинственный полумрак от неровного света маленькой лампады перед изображением Божьей Матери окутывал стоявшую на коленях фигуру.

Могло показаться, что живописная поза монахини заранее придумана — так прекрасно было ее мраморное лицо с тихо шевелившимися губами и глазами, обращенными к небу, так нежны ее ослепительно белая шея и грудь, напоминавшая грудь античной статуи. Пролетевшие годы не тронули красоты бывшей графини Генуэзской, но под чарующей внешностью скрывалась все та же порочная и фальшивая натура.

Но ослепительная внешность имела такую притягательную силу, что люди неудержимо стремились к ней, как мотыльки к свету. Франциско де Ассизи при виде пленительной монахини бросился к молившейся красавице, чтобы обвить своими дрожащими руками ее стан.

Монахиня испугалась и хотела вскочить, чтобы накинуть на себя свое коричневое платье.

Но Франциско помешал ей, прошептав:

— Божественнейшая из женщин, вечно прекрасная, не отталкивай меня, позволь вернуться на твою грудь и, покоясь на ней, признаться тебе, что ты царица среди женщин, все бледнеют и меркнут перед тобой, и своей красотой ты покоряешь весь мир.

— Король, перед вами молящаяся женщина, давно, как вам известно, покинувшая свет.

— Так позволь же иметь хоть какое-то право на тебя, дай блаженство преклонять перед тобой колени. Ведь не могла же ты забыть, кем была для меня раньше. Своим появлением при дворе ты возбудила во мне надежду, что станешь вечно принадлежать мне. Да, Юлия, я даже осмелился думать, что ты ради меня избираешь монашество. И хотя мои губы прикасались к телу не одной роскошной женщины, хотя многие красавицы Европы были в моем распоряжении, но твоей красоте, божественная Юлия, должны уступить все женщины! О, не отталкивай меня, не скрывай под жалкой одеждой своего обольстительного тела, позволь прижаться к нему горячими губами. О, улыбнись, улыбнись и прижми меня к себе!

Ая действительно улыбнулась.

По ее холодным чертам скользнуло выражение дьявольского торжества: слова короля исходили из глубины сердца, она чувствовала, что не утратила еще своей всемогущей власти над ним, и тихо обвила его шею рукою.

Франциско де Ассизи упал на грудь прекрасной графини Генуэзской. Потом он быстро открыл шкатулку, вынул оттуда ожерелье святых жуков и обвил его вокруг шеи монахини. Она не оттолкнула его, и в знак благодарности позволила поцеловать себя в губы, обещая не снимать подарка перед сном.

Затем графиня попросила короля удалиться и вскоре сладко задремала.

Ослепленный жаждой мести цыган не ошибся, полагаясь на слова опытного Витто, что ядовитые жуки должны непременно впиться в кожу Аи и что она, ничего не подозревая, примет таким образом смерть от его руки.

Ая дремала, черное ожерелье обвивало ее гладкую шею, подарок короля плотно прилегал к ее мягкой влажной коже. Казалось, святые жуки оживали и, исполняя свою страшную задачу в темноте ночи, осторожно впивались в ее тело, как жало скорпиона.

Странные тревожные сны вскоре окружили монахиню; она металась в постели, роскошная грудь ее высоко вздымалась, с уст срывались бессвязные слова. Ае снился дикий Аццо.

Через некоторое время после возвращения из Дельмонте Рамиро, не посетив ни разу двора, хотя графиня Джирдженти отправилась со своим супругом на юг, чтобы провести холодные месяцы в Гренаде или Севилье, поспешил в Париж, где имел случай встретиться с генералом Примем и его супругой, отправившимися вслед затем в Лондон. Рамиро, теперь серьезный, сдержанный человек, своими манерами все более напоминавший Олоцагу, хотел жить как можно дальше от грустных воспоминаний.