Георг Борн - Евгения, или Тайны французского двора. Том 1

Плут, с удовольствием улыбаясь, накинул на плечи свое пальто и направился к мосту, чтобы побыстрей возвратиться на улицу Оксфорд и сообщить своему повелителю, что ему нечего больше бояться дона Олимпио Агуадо! По дороге он хотел зайти в одну из гостиниц, где бы мог немного отдохнуть и подкрепиться стаканом хорошего вина, как будто бы он совершил такую работу, которая достойна была высокой награды.

Тяжелое тело Олимпио от внезапного и быстрого падения погрузилось глубоко в воду Темзы, которая в это время была полноводной. Волны овладели его телом; проклятие сорвалось с его губ; он понял, что стал жертвой обмана и даже целого заговора. Кто-то покушался на его жизнь. В одну секунду он пришел в себя, собрался с силами, чтобы бороться за свою жизнь с водной стихией. Ему представились обезображенные трупы, которые он увидел сегодня вечером, и это воспоминание увеличило напряжение его сил.

Он всплыл на поверхность воды. Ни одной лодки, ни одной человеческой души поблизости не было. Поспешно поплыл он к ближайшему берегу, с которого был низвергнут, надеясь найти там удобное место, чтобы хоть временно за что-нибудь зацепиться.

Олимпио действительно удалось добраться до него; но им овладел ужас, когда он увидел, что тщетно старается удержаться за гладкий, скользкий, круто возвышающийся берег и безрезультатно пытается вылезти из воды. Соскользнув с глинистого берега, он снова погрузился в воду.

Еще раз ему удалось достигнуть поверхности. Послышался громкий крик о помощи, раздавшийся на далекое расстояние. Наконец, опускаясь в очередной раз на дно, обессиленный Олимпио лишился чувств. Он противостоял стольким опасностям, ему благоприятствовало воинское счастье, — и теперь он должен был найти свою смерть в темных водах Темзы. Казалось, уже нельзя было надеяться на спасение великана, так как он уже в третий раз погружался под воду на дно реки, над которой простирался ночной мрак. По-видимому, на этот раз зловещий умысел Эндемо и его слуги удался.

Волны закрутились над тем местом, где исчезло тело Олимпио.

Погреб герцогского замка, куда так ловко заманили Валентино, мог вполне заменить тюрьму. Мы уже знаем, что в этой подвальной комнате не было ни одного окна и вся мебель состояла из стола и нескольких стульев, дверь же запиралась самым тщательным образом.

Первую ночь Валентино был очень зол и нетерпелив; он яростно топал ногами и изо всех сил ломился в крепко запертую дверь, но, видя, что все усилия его напрасны и ни к чему не ведут, он, наконец, мало-помалу успокоился.

Усевшись на один из стульев и устремив глаза в темный угол, он погрузился в мрачные размышления. Хотя и смутно, но все-таки он сознавал, кому обязан всем этим несчастьем. Ничего не могло быть для него хуже и постыднее, чем ловко расставленная ловушка. Он начал соображать и наконец стал понемногу сопоставлять обстоятельства, которые и привели его сюда.

— Проклятие! — бормотал он. — Сиди теперь, сложа руки, в этой поганой западне! Старуха, без сомнения, пирует вместе с герцогом. Но каким образом она узнала, что именно тогда я покинул Сутенд… Ого, если эта ведьма не кто иная, как Годмотер Родлоун! Недаром намекала на нее и предостерегала меня рыбачка! Она могла увидеть меня из окна хижины и заранее придумала эту хитрость. Но нет, это невозможно! Как могла она потом очутиться у ворот станции. Вероятно, тут что-нибудь да не так! Но, однако, как не размышляй и не разбирайся в этом деле, а результат обмана один: меня засадили. Так называемый герцог, пронюхав, что я отыскал сеньориту Долорес, отдал приказ меня запрятать; я уже предчувствую его намерение погубить меня; и все же это не так-то легко сойдет с рук его длинноносому слуге Джону! Но ведь он может отравить меня и, во избежание этого, я должен отказаться от обеда. Клянусь всеми святыми, что ни разу не попадал я в такое критическое положение, — вскричал Валентино, быстро вскакивая и топая по цементному полу подвальной комнаты, — но и ни разу в жизни не был я таким простофилей, как сегодня. Гм… впрочем, все это вещи обыкновенные; я мог рассчитывать на подобный исход дела, так как во мне давно копошилось подозрение… проклятая горбунья! Есть старая, чрезвычайно умная поговорка, что необходимо остерегаться того, кого Бог чем бы то ни было физически отличает от других людей. Как бы только узнать мне, что эта старушенция есть именно Годмотер Родлоун? Но ты непременно убедишься в этом, если только здоровым и невредимым выберешься из погреба.

Что же подумает обо мне благородный дон? Его верный Валентино не возвращается. Ничего не может быть отвратительней моего положения, главным образом меня смущает мысль, что дон Олимпио, маркиз и дон Филиппо сочтут меня бесчестным человеком. И они имеют на это полное право — в их глазах я должен быть подлецом, изменником, хотя Пресвятая Богородица видит, что я безвинно и против своей воли попал в эту мерзкую историю. Ни кровати, ни постели, ни свечи — решительно ничего необходимого. Скоро они меня доведут до того, что я переломаю стулья и перебью вдребезги все бутылки. Но разве это поможет и хоть немного смягчит положение несчастного?!

Понемногу он успокоился и снова сел на стул, не зная даже, какое теперь время дня, так как лучи солнца не проникали в его мрачную подземную каморку. В скором времени ему принесли еду и лампу, для того, как сострил длинноносый Джон, чтобы он пищу не пронес мимо рта. У Валентино оказался такой дьявольский аппетит, что, пренебрегая опасностью отравиться, он быстро опорожнил все тарелки. Бывают такие минуты отчаяния и неизвестности, когда человеку не на что рассчитывать и негде искать выхода. Такие именно минуты переживал наш Валентино; он ничего не боялся, ни на что не надеялся и ел с опаской. Но, вероятно, у герцога были другие намерения, потому что слуга Олимпио остался жив и здоров, как и прежде.

Снова принялся он топать и бить кулаками об стену, но все старания его были напрасными и только возбуждали насмешки со стороны Джона.

Таким образом прошло несколько суток, и Валентино все еще оставался в заточении. Казалось, ничто не могло спасти его, и он решился терпеливо ждать помощи самой судьбы, работая немало своим изворотливым умом. Он стал намного спокойнее и все время . проводил в размышлениях, строя несбыточные планы своего побега. Как бы страшно дорого ни обошлась ему свобода, но она была положительно необходима. Во-первых, потому что он совсем лишился сна и спокойствия, а главным образом для того, чтобы передать своему господину известие о сеньорите Долорес. Он согласен был только назвать дону Олимпио местопребывание Долорес и потом хоть навеки остаться в заточении. Но как это устроить? Оставался один выход: добиться освобождения силой или хитростью.