Георг Борн - Евгения, или Тайны французского двора. Том 1

Как всегда бывает после захода солнца, распространился бледный полусвет. Валентино поспешил на то место берега и увидел, что его догадка подтвердилась, — корабль «La Flecha» покинул пристань.

Слуга Олимпио не хотел даже осведомляться у матросов других кораблей и побежал, как будто за ним гнались, в сторону берега. Когда он обогнул выступ, то увидел вдали около берега клубящийся дым, и вскоре показался пароход, который, казалось, стоял на якоре поблизости от того уединенного дома, где находилась в заключении Долорес. Валентино произнес проклятие.

— Там что-то случилось! Я готов поклясться, что проклятые мошенники собираются увезти сеньориту на пароходе. Скорей, Валентино, может быть, тебе удастся сорвать их план, план этого мучителя прелестной сеньориты. Во имя всех святых, — воскликнул он, спеша вперед и каждую минуту посматривая на пароход, который все яснее и яснее вырисовывался перед ним, — вот они спустили лодку, она приближается к берегу, пароход же не смог пристать к берегу, так как вода была слишком мелкой. Проклятые Богом негодяи опередили нас, у них шесть матросов в лодке, она так и летит по волнам.

Валентино еще быстрее пошел вперед, уже показались рыболовные шалаши, несколько тысяч шагов отделяли его от того места, к которому причалила лодка с парохода, он увидел на берегу несколько человек, которые бегали от дома к берегу. Задыхаясь, побежал он по берегу; он хотел кричать, грозить и во что бы то ни стало помешать похищению сеньориты Долорес.

На лодке, казалось, его заметили, потому что люди, которые работали на берегу, задвигались быстрее; может быть, они увидели приближающуюся карету. Так как Валентине, несмотря на сумерки, мог ясно различить, что происходило в лодке, то он разглядел, что несколько матросов и слуг вынесли что-то из дома; герцог приказал перенести Долорес в лодку, чтобы потом перевезти ее на пароход, стоявший довольно далеко от берега, и тотчас же отплыть в море.

— Все потеряно, Пресвятая Дева, мы опоздали. Мошенники узнали о нашем намерении, и мы как раз вовремя успеем на место, чтобы только увидеть, как они отплывают, а не спасти Долорес, — воскликнул Валентине и побежал вперед.

Он уже добежал до деревьев, находившихся поблизости от жилища Родлоун, в дверях стояла горбунья и злорадно смеялась, в то время как Долорес понесли в лодку, где находились герцог и Джон. Бедная девушка, только что от отчаяния ломавшая себе руки, казалось, лишилась чувств; Эндемо принял ее на руки. Матросы, донеся свою добычу, все сели в лодку. В эту минуту Валентине подбежал к месту происшествия.

— Назад, выходите с сеньоритой, которую вы, мошенники, хотите похитить, — закричал он, бросился в воду и схватился за борт лодки, для того чтобы удержать ее…

— Там, сзади, едут еще другие, отчаливайте, сбросьте этого дерзкого парня в воду, — закричал Эндемо матросам, которые дружно взялись за весла и отчалили от берега. Одно из весел было направлено на Валентино и, хотя он уклонился от сильного удара, задело его руку, но и этого было достаточно, чтобы заставить Валентино бессильно опустить руки и оставить борт лодки, которая быстро удалилась от берега.

В это время Эндемо заметил на отдаленной дороге карету, в которой находились Олимпио и маркиз. Друзья вышли из кареты, неся с собой в руках ружья, так как ожидали сопротивления. Они увидели Валентино и поспешили к тому месту, где он стоял и откуда только что отчалила лодка.

Пробужденная из оцепенения, Долорес заметила и узнала Олимпио, он также увидел девушку, стоявшую в лодке и простиравшую к нему руки. Влюбленные встретились на мгновение, чтобы в ту же минуту опять расстаться.

Долорес хотела в отчаянии броситься в воду и попробовать достигнуть берега, но Эндемо оттолкнул ее назад. Олимпио был в отчаянии, увидев, как этот презренный снова похищал у него возлюбленную.

Ослепленный яростью и бешенством, он схватил ружье, желая убить мнимого герцога, похитившего Долорес. Но маркиз отклонил дуло, и пуля просвистела над лодкой. Эндемо, этот жалкий человек, привлек к себе Долорес так, чтобы предназначенная ему пуля попала бы непременно в нее. Это и предвидел маркиз, поэтому помешал Олимпио выстрелить.

Между тем лодка все дальше и дальше уплывала в темноту, быстро продвигаясь к пароходу; ее очертания сглаживались, и Долорес уже почти нельзя было рассмотреть.

— Мы должны его преследовать, Клод, чтобы отнять у этого презренного его жертву, — воскликнул Олимпио.

— Это бесполезно, — серьезно возразил маркиз. — Прежде чем мы пустимся в погоню, нужно приготовиться к отплытию, а тогда исчезнет всякий след их парохода!

— Значит, Долорес потеряна для меня навсегда!

— Этого не должно быть, Олимпио, мы ее найдем! Что нам удалось здесь в Лондоне, будет для нас возможным и в другом месте! Посмотри туда, на нашего Валентино, как он следит за курсом парохода. Я думаю, что он уже наблюдает, какое направление тот принимает. Не теряй мужества, мой друг, Долорес должна быть спасена!

Оба друга и их слуга возвратились в Лондон только ночью. Грусть терзала сердце Олимпио, он выходил из себя, только утешения и трезвые рассуждения несколько успокаивали его.

Валентино, прежде чем последовать за своим господином, попытался добыть сведения у той, которую он считал в этой истории очень полезной, а именно у горбуньи. Он предложил ей несколько золотых монет, если она ему сообщит, куда увезли Долорес, надеясь, что старая сводня, которая теперь не имела никакой выгоды от мнимого герцога, охотно согласится заработать эту сумму. Но старая Годмотер Родлоун не изменила Эндемо; понятно, она исполнила это не из благодарности. Она бы изменила точно так же за деньги любому, и даже мнимому герцогу, если бы ей только было известно, куда он направился. Этого она не знала.

Эндемо, хорошо изучивший горбунью, скрыл от нее свое местопребывание.

У ворот дома Марии Галль, хорошо уже нам знакомой, — несколько месяцев спустя после того, что нами было рассказано, стоял благочестивый Браун, куратор превосходного института, основанного Марией Галль.

Господин доктор Браун был мужчина лет сорока шести, бледный, худой, с очень длинным совиным носом, с серыми выразительными глазами, узенькими бледными губами. Носил он черный парик, концы которого выглядывали из-под широкой низкой шляпы квакера, которую он имел привычку носить почти на затылке.

Доктор каждое воскресенье два раза ходил в церковь: он был начальником всевозможных благочестивых обществ; в отношении себя был необыкновенно скромен, а для вдов и сирот служил предметом великой боязни, так как при всей своей благочестивости он был строгим ревнителем нравственности и упрямым человеком.