Георг Борн - Евгения, или Тайны французского двора. Том 1

На десять лет победил его Морни. На десять лет по приговору сената он лишен свободы, света и воздуха; но Камерата верил, что по истечении такого долгого и трудного срока он снова получит свободу и даст себе удовлетворение! Он не думал о том, что его имя через такой промежуток времени могло быть забыто и вычеркнуто из списков и что после окончания срока еще не пробьет час его избавление от оков. Он надеялся на свое освобождение; а между тем было уже решено, что время его заключения закончится только с его смертью; десятилетний срок был только предварительным, который легко можно было продлить. Какие права имеет заключенный в Ла-Рокетт? Куда долетят его призывы во имя человечности и прав? Они останутся неуслышанными, незамеченными, его ярость будет бессильна — стены в состоянии противостоять его исступлению.

Бедный принц! Твоя любовь привела тебя в каземат, подобный гробу, и та, из-за которой ты был брошен в него, не думает вовсе о тебе! Она смеется с твоим врагом, в мщении которому ты поклялся. Ни одного слова сострадания, ни одной слезы не проронила она по тебе. Она смеется в полноте и упоении своих надежд, ее холодное сердце каменеет все больше и больше. Только одну цель имеет оно, только одним пылким требованием исполнено оно: жаждой власти, жаждой блеска и силы, жаждой ослепляющей высоты — все прочее исчезает перед этим желанием, безраздельно владеющим ее сердцем.

«Ты должна блистать, тебе должны завидовать…» — эти слова служат девизом всей жизни Евгении.

— Дядя Монтолон, дядя Монтолон! — воскликнул маленький Жуан, проезжая по Булонскому лесу вместе с маркизом. — Посмотрите на Рейнскую аллею! Не Валентино ли вон тот высокий человек?

Маркиз посмотрел по указанному направлению и, несмотря на сгустившийся вечерний сумрак, увидел необыкновенно высокого человека, бежавшего по аллее. Казалось, что он за кем-то гнался и его длинные ноги служили ему при этом хорошую службу…

— Ты прав, Жуан, это наш Валентино.

— Только вот что с ним случилось? Он не обращает на нас никакого внимания и бежит по аллее, как будто не хочет потерять из вида какого-то всадника или карету! Нет ли тут поблизости дона Олимпио в экипаже?

— Не может быть! Дон Олимпио отправился к Елисейскому дворцу.

— Да, я вспоминаю: добрый дон хотел что-нибудь узнать о принце Камерата, — сказал Жуан, кивнув головой. Он становился очень милым мальчиком и выглядел, как маленький господин, в своем красивом наряде всадника. — Куда только подевался принц? — спросил он.

— Об этом-то и хотел разведать дон Олимпио, — сказал маркиз.

— Бедный' принц Камерата! С ним, должно быть, случилось несчастье. Быть может, Валентино напал на его след. Посмотрите, дядя Монтолон, он, кажется, преследует вон тот скрывшийся в пыли экипаж. О, этот Валентино отличный ходок, он, пожалуй, обгонит любого всадника!

— Я решительно не могу понять, каким образом он очутился здесь, когда дон Олимпио взял его с собой во дворец президента.

— В таком случае, дон Олимпио уже должен быть дома, — сказал Жуан, — и, вернувшись, мы узнаем о том, что случилось с принцем, которому я очень обязан. Принц так всегда любезен со мной и так превосходно владеет рапирой. Я охотно бы фехтовал с ним всю жизнь!

— Несмотря на то, что он наставил тебе несколько синяков, — сказал с усмешкой маркиз.

— О, дядя Монтолон, я совершенно не боюсь их, — проговорил Жуан, сверкая большими красивыми глазами, — мне бы только научиться хорошо парировать, а до остального нет решительно никакого дела. Вы заметили, что в последний раз принц не нанес мне ни одного опасного удара? И после того он должен был сознаться в том, что вовсе не щадил меня.

— Я это слышал, Жуан! Принц похвалил тебя!

— Это не понравилось вам, дядя Монтолон. Я это хорошо заметил и почти уверен в том, что вы фехтуете лучше принца, потому что всегда, когда вы со мной занимаетесь, из каждых трех или четырех ударов — один ваш!

— Тебе необходимо еще многому поучиться, ведь ты еще очень молод, мой милый! Для твоих лет ты уже достаточно ловок. Если ты будешь так продолжать заниматься, то спустя десять лет из тебя выйдет добрый солдат.

— Только через десять лет, дядя Монтолон?

— Ну, может быть, и раньше.

— Я уже теперь чувствую большую силу в своих руках, но знаю, что вы все еще недовольны мною, и поэтому стараюсь, желая заслужить вашу похвалу, которая для меня дороже всего, — сказал маленький всадник, смело и уверенно сидящий на лошади. — Часто, когда я слышу рассказы о ваших походах, мной овладевает страстное желание самому в них участвовать, и я стараюсь учиться, чтобы достичь совершенства в фехтовании. А что, дядя Монтолон, должно быть, весело сражаться самому?

Маркиз с удовольствием посмотрел на Жуана, красивое лицо которого выражало детскую непосредственность. Слова мальчика понравились ему, и он охотно продолжал с ним разговор, проезжая дальше по все еще людным аллеям леса.

Вечер становился холодным, так как уже началась осень. Последние лучи заходящего солнца освещали уже начинавшие краснеть листья.

Валентино между тем уже давно скрылся из глаз Жуана и маркиза. Предположение последних о том, что дон Олимпио Агуадо был уже дома, оказалось ошибочным. Валентино оставил экипаж в то время, когда тот находился возле Елисейского дворца, и оставил его, конечно, по очень важным причинам, потому что иначе он не решился бы с такой поспешностью спрыгнуть со своего места, занимаемого им возле кучера.

По словам Валентино, Олимпио исчез во дворце около пяти часов назад, после того как он попросил аудиенции у адъютанта принца-президента и Луи Наполеон уже готов был дать согласие на нее. Едва Валентино снова занял свое место возле кучера, как мимо него проехала открытая карета, в которой он увидел мнимого герцога и позади него слугу Джона. Он не мог ошибиться в этом, потому что лицо слуги так резко бросалось в глаза, что Валентино вскрикнул от радости.

— Я должен видеть, куда они отправятся и где находится их мошеннический притон, — вскрикнул он внезапно, соскакивая на землю, к великому удивлению кучера. — Скажи только благородному дону, что я отправился за герцогом Медина!

С этими словами Валентино бросился в Елисейские поля, в то время как кучер с удивлением смотрел ему вслед. Он никак не мог себе объяснить такого поведения и склонен был предположить, что в голову столь благоразумного до сих пор Валентино внезапно пришла какая-то дикая мысль. Ему не оставалось ничего иного, как передать дону Олимпио Агуадо слова убежавшего слуги.

Валентино бросился за каретой Эндемо, которую он старался не выпускать из вида. Случай ему благоприятствовал, потому что прекрасный светлый день собрал большое количество экипажей и всадников, так что мнимый герцог мог ехать только шагом. Валентино должен был остерегаться быть замеченным и узнанным Джоном, но он был достаточно ловок, для того чтобы избежать опасности.