Георг Борн - Евгения, или Тайны французского двора. Том 1

Старик Демосфен Оливье, вынесший в своей жизни ту сухую гильотину, которую мы позднее назовем Кайэной, писал своему, достойному проклятия сыну, будущему слуге его смертельного врага:

«С тех пор как я попал в форт Иври, испытал много потрясений. После моего ареста меня бросили в каземат преступников, в котором нас поместили, как скотов. Мы буквально лежим друг на друге. Отверстия, через которые в каземат проходит дневной свет, так узки, что в полдень едва возможно читать. Воздух совсем сюда не проходит. Пыль, поднимающаяся от наших нар и матрасов, создает ощущение, подобное испарению кислого уксуса. Пища жалкая, и той крайне недостаточно, так что даже и я, старый человек, вечно голоден. Мы, можно сказать, покрыты нечистотами и насекомыми. Нет никаких сил защищаться от них. Наши тела покрыты сыпью и пузырями. Это только слабое описание наших телесных страданий. Их можно выразить одним словом, специально придуманным, « пытка » !

Старый отец Эмиля Оливье искупил эти мучения смертью, а сын его сделался министром того самого человека, который умертвил его отца. В самом деле, разве не достаточно нескольких слов для описания этого человека, о котором можно сказать, что он или отпетый злодей или бесхарактерная, честолюбивая и подлая душа. Он должен быть судим так же, как и его ближайший сподвижник Граммон.

Однако возвратимся к этим кровавым декабрьским дням 1851 года. Морни разослал генералам приказы без разбора уничтожать всех, кто будет противостоять с оружием в руках. Envahir la ville par la terraur — ужасом должен быть усмирен Париж, — гласил его пароль.

Ближайшие дни были холодными, падал снег и моросил дождь, но, несмотря на это, баррикады были построены во всех главных пунктах города — в предместье Сент-Антуан, в квартале левого берега Сены, в предместье Пуасоньер и на бульварах. Необозрима была толпа народа, собравшаяся на Итальянском бульваре Магдалины.

Колоссальные баррикады были воздвигнуты возле театра Gimnase и Hotel de Ville. Улица Сент-Дени тоже была пересечена очень мощной баррикадой; такие же баррикады были разбиты на канавах, протекавших через Монмартр. Все это было сделано с удивительной быстротой, и Мопа почувствовал страх.

Уличный бой начался. Это была ужасная, кровавая бойня! Сражались не только на баррикадах, но и в отдельных домах.

Морни телеграфировал генералу Маньяну: «Можете смело врываться на бульвары». И через несколько часов застонал, как во время битвы, пушечный и ружейный огонь. Улицы покрылись трупами, кровь, смешиваясь с дождевой водой, текла по камням ручьями. Деньги, розданные солдатам Флери и Сент-Арно, большей частью послужили для их ожесточения. На баррикадах на улице Сент-Дени завязался долгий, страшный бой; так же жарко сражались и в предместье Сент-Мартен, и на улице Темпель. Бригады дю Ака, Марулаца и Гербильона окружили забаррикадированные кварталы и уничтожили все, что в них находилось.

«На баррикадах, возведенных на улице Рамбуто, — доносил бонапартист Белюино, — гром выстрелов продолжался несколько часов». Наконец, бесчисленным количеством ядер баррикады были разбиты и взяты штурмом. Они были покрыты трупами их защитников. Везде царил тот же ужас.

За два часа все бульвары были оккупированы войсками: пехота стояла в сомкнутых колоннах, кавалерия заняла близлежащие улицы, там и сям виднелись двенадцатифунтовые мортиры и гаубицы. В окна высовывались сотни любопытных, тротуары заполнили женщины и дети.

Вдруг на бульваре Бонрувель открыли ружейный огонь. Очевидцы рассказывали, что этот огонь укрыл бульвар огненным облаком. В ту же самую минуту, как по команде, кавалерия, пехота и артиллерия одновременно бросились на любопытных людей, которые стояли на улицах. Стреляли в окна и во все стороны. Пушки разливали пламя по домам. Ужас и суматоха охватили всех людей. Слово Морни оправдалось: «envahir la ville par la terreur».

Когда, наконец, к вечеру третьего дня ружейный и пушечный огонь прекратился и пороховой дым рассеялся, то бульвары и другие улицы города представляли ужасный вид. Дома были изувечены и разрушены ядрами, тротуары покрыты ранеными и умершими, улицы красны от крови. Базар Монмартр, Hotel Саландруц и прилегавшие к нему строения были насквозь пробиты пушечными ядрами. Еще несколько выстрелов — и дома были бы обращены в развалины.

Капитан Мадюи следующим образом описывает вид израненного города, в действительности все было куда трагичней:

«Бульвар Пуасоньер представлял собой вид ужасного столпотворения. Все дома были изувечены пушечными ядрами, все окна выбиты, колонны опрокинуты, и их обломки разбросаны по всем улицам. Разбитые зарядные артиллерийские ящики горели бивуачным огнем прямо на улицах. Самая страшная часть этого захвата была закончена. Население, с выражением ужаса на бледных лицах, запряталось в подвалы и в укромные части домов. Никто не рисковал больше, чтобы выйти на улицу. И, однако, все, что произошло, — это было только началом этой ужасной кровавой бани; продолжение и конец ее разыгрывались уже не публично и шумно, а за стенами тюрем. На протяжении всех дней происходили многочисленные аресты так называемых врагов Наполеона, так как их подозревали в том, что они оказывали сопротивление и участвовали в битве.

Казни их производились без всякого допроса и суда. Достаточно было малейшего подозрения — и человека хватали и убивали. Мы опишем только два случая, чтобы дать читателю более яркую картину всего происходившего в то время в Париже.

Вечером четвертого декабря был схвачен в своем доме некто Огюст Лире. Он хотел дать объяснения, на которые не обратили никакого внимания и приволокли его под стражей в министерство иностранных дел, где и сдали с предписанием: — «Схвачен с оружием в руках».

Лире хотел представить доказательство своей невиновности, но, не обращая внимания на его клятвы, бригадир, который командовал этой стражей, обратился к жандармам:

— Зажгите фонарь.

Этот приказ означал: — «Расстреляйте арестованного!» Он всегда употреблялся в таких случаях. Один жандарм зажег фонарь, другие взялись за оружие. Бригадир открыл маленькую дверь, ведущую во двор отеля.

Арестованный собрал еще раз свои последние силы и громко стал протестовать против этого убийства. На его счастье — так как тысячи других арестованных были безоговорочно убиты, несмотря на сопротивление, — секретарь посольства услышал крик; он поспешил на голос и узнал в арестованном своего друга. Но не все испытания были для него позади.

В то время, когда секретарь министра Тюрго бегал повсюду для того, чтобы получить приказ об освобождении своего друга Лире, этого потащили в Люксембургскую казарму. Стоявший там на посту жандармский бригадир прочитал предписание «Схвачен с оружием в руках» и хотел отдать приказ зажечь фонарь, как неожиданный приход батальонного бригадира, знавшего Лире, остановил исполнение экзекуции. Наконец, прибежал, весь в поту, секретарь Тюрго и принес листок, подписанный Мопа, на котором было начертано: «Если господин Лире еще жив, то немедленно его освободить!». Гораздо худшая доля досталась множеству других людей. Так, например, один садовник из Пасси был убит и брошен в Сену.