Георг Борн - Евгения, или Тайны французского двора. Том 2

Долорес взглянула с мольбой на Олимпио.

— Уедем в Испанию, — прошептала она, — будем жить с Инессой в чудной далекой стороне.

— Хотя и тяжело, но в настоящее время я не в силах удовлетворить твое желание, которое самому мне не дает покоя. Но обещаю тебе, Долорес: инфанта поедет вперед, и мы последуем за ней.

— Что за чудное, счастливое свидание будет тогда, — произнесла Инесса, — смотрите же, сдержите слово. Я буду дорожить тем днем, когда вы переступите порог моего дома.

— Олимпио, что же задерживает нас в Париже? — спросила Долорес. — Уедем в Испанию.

Видно было, какое сильное впечатление производили слова донны Агуадо на ее супруга, так как и он жил только мыслью оставить Париж и насладиться мирной жизнью со своей Долорес.

— Не все еще сделано для того, чтобы я был совершенно беззаботен и спокоен! Не сердись на меня! Минута, о которой мы оба мечтаем, приближается; я увезу тебя на нашу далекую, чудную родину.

— И я усыплю цветами дорогу, ведущую к моему дому, — закончила инфанта. — Итак, терпение, Долорес! Кончайте свои дела и последуйте за мной все; и вы, маркиз, и вы, Хуан; принц уже не последует за нами, — прошептала Инесса, закрывая лицо руками при этом страшном воспоминании. — Верьте мне, скоро наступит возмездие и коснется всех, кто не понимает, что творится и чем все это кончится. До свидания.

Опечаленные предстоящей разлукой, любящие друг друга Инесса и Долорес горячо обнялись и поцеловались.

— Что желаете вы сообщить нам, господин обер-церемониймейстер? — спросила императрица графа Таше де ла Пажери, входящего в ее цветочный салон.

— Чрезвычайно неприятную новость, к сожалению.

— Сознайтесь, господин граф, что вы принадлежите к числу дурных вестников, — сказала Евгения, в то время как придворные дамы, не проронив ни слова, с нетерпением ожидали услышать новость, принесенную обер-церемониймейстером.

В ту минуту, когда вошел граф Таше де ла Пажери, императрица беззаботно разговаривала и шутила с придворными дамами. На приличном расстоянии от нее стояла графиня Эслинген, одетая в черное бархатное платье. Евгения сидела на низеньком удобном стуле в одном из углублений салона, соединенного с ее будуаром посредством библиотеки.

Этот салон был невелик, окрашен в нежный цвет; на потолке были нарисованы различные искусства со всеми их атрибутами; из-за тропических растений виднелись редкие красивые вазы, статуи, между которыми самая лучшая изображала молодую мать с ребенком.

Великолепные, мастерски нарисованные картины украшали стены; здесь изображена прелестная Наяда, прячущаяся за тростники и лилии; там, с маковым венком на голове, Хлоя, перед которой амур держит зеркало; рядом — дремлющая нимфа, которую бог любви силится разбудить. Кроме того, четыре громадных, крашенных зеленью, зеркала покрывали стены. Словом, куда ни взглянешь, все цвело, блестело, сияло и напоминало волшебные сады Армиды.

Рядом с императрицей сидела принцесса Матильда; позади — герцогиня Боссано и Конти, налево — молодая принцесса Клотильда, между тем как маркиза Фульез и д'Э находились немного поодаль.

Только что подали чай в маленьких китайских чашечках, как доложили о приходе супруги маршала Мак-Магона. Евгения встретила ее с радушием, которое требовалось приличием и этикетом, потому что маршал был весьма редким гостем в Тюильри.

Когда были соблюдены все формальности и начался разговор, в комнату вошел граф Таше де ла Пажери.

— Рассказывайте, господин обер-церемониймейстер, — произнесла императрица. — Заботясь о наших нервах, вы заранее приготовили нас к печальной новости.

Ловкий, стройный, привыкший к придворному этикету, граф едва заметно пожал плечами; на лице его выразилось глубокое сочувствие.

— После кровопролитной битвы император Мексики попал в руки бунтовщиков в Керетаро.

— Как, император Максимилиан! — вскричала Евгения, делая испуганное лицо, хотя новость эта давно была уже ей известна.

— Полковник Лопес, которому так доверял его величество, постыдно изменил ему. Император со своими генералами взят в плен Эскобедо…

— А императрица Шарлотта?

— Теперь по дороге во Францию.

— Дальше, что вы еще знаете? — спросила Евгения, которой не было известно продолжение новости.

— Император Максимилиан, генерал Мирамон и Мехиа заключены в монастырь Керетаро и после военного совета, собранного Эскобедо…

— Вы колеблетесь, граф?

— Докончить это известие мне необыкновенно трудно.

— Как? Что означает смертельная бледность вашего лица?..

— Император Максимилиан, генералы Мехиа и Мирамон — все трое расстреляны!

Евгения закрыла лицо дорогим кружевным платком, который судорожно сжимала в своих руках.

— Убиты, — прошептала она.

— В день казни Максимилиана, вследствие тайного бегства генерала Маркеза, столица Мексики попала в руки начальника бунтовщиков Порфирио Диасу. Императорское знамя с замка Верра-Круз исчезло… Президент Хуарес вернулся в Мексику!

— Ужасно… вы говорите, что императрица Шарлотта едет во Францию?

— В настоящую минуту ее величество находится, может быть, в Шербурге или Гавре.

При этом грустном известии все дамы из свиты императрицы встали по ее примеру; в этом блестящем кругу было заметно сильное волнение.

В эту минуту на пороге салона показался генерал-адъютант Риль. Обер-церемониймейстер подошел к нему спросить о причине его прихода.

В салоне стояла тяжелая тишина; никто не решался говорить; все чувствовали, что известие еще не полно.

Граф Таше де ла Пажери обратился к императрице и, казалось, был в сильном смущении.

— Мексиканская императрица уже находится в Париже, — сказал он.

— Императрица Шарлотта здесь…

В соседнем зале послышался шепот; обер-церемониймейстерина, княгиня Эслинген, подошла к открытой портьере и, побледнев, отступила.

— Это она, — прошептали дамы.

Евгения пошла навстречу императрице Шарлотте, показавшейся в дверях; она хотела с участием пожать ее руку. Граф Таше де ла Пажери отошел в сторону.

Евгения внезапно остановилась.

Лицо Шарлотты выражало ужас; глаза ее были широко раскрыты, щеки и губы совершенно бледны, она боязливо заглянула в соседний зал; безумие, ужаснейшее безумие исказило ее черты.

Императрица Шарлотта прежде была красивой, кроткой и привлекательной принцессой; теперь ее внешность стала отталкивающей, кротость и миловидность исчезли и заменились тем мрачным, угрюмым видом, который приводит в содрогание всякого, кто внезапно увидит перед собой умалишенного.

Ее черное бархатное платье было измято и запылено; кружевные рукава обвисли. Ей казалось, что ее преследуют убийцы ее мужа; Шарлотта была помешана; участь ее была гораздо ужаснее участи ее мужа, которого она так невыразимо любила.