Георг Борн - Евгения, или Тайны французского двора. Том 2

— О, как желала бы я прославить этот день, Валентино! Тогда мы больше не разлучимся! Вы совершенно правы, говоря, что моя грусть и сокрушение доказывают недостаток веры в милость Божию.

— Вы выплачете глаза, сеньора. Это совсем не хорошо! Что скажет на это наш благородный дон при своем возвращении!

— Слезы облегчают сердце женщины, Валентино. Когда я молюсь, думая о моем Олимпио, слезы невольно навертываются на глаза.

— А так как вы постоянно думаете о доне, то постоянно и плачете! Развейтесь же немного, сеньора Долорес; не прикажете ли подать экипаж?

— Нет, Валентино, здесь так хорошо, потому что все напоминает мне моего Олимпио! Вы также делаетесь веселее и довольнее, когда приходите ко мне, чем когда сидите один. Я очень хорошо заметила вчера пасмурное выражение вашего лица, когда нечаянно вошла к вам.

— Да, сеньора, только не сердитесь за это, я больше желал бы быть вместе с ним, чем сидеть здесь, в Париже; и не будь я вам нужен, никто не удержал бы меня здесь.

— Я от всей души жалею об этом, Валентино!

— О, нет — сеньоре необходима защита, и потому для меня лестно, что благородный дон возложил на меня эту обязанность… но…

— Вы охотнее отправились бы с ним!

— Говоря откровенно, да! Для меня, как для дона и маркиза, бездействие невыносимо. Но мне льстит оказанное доверие, и я сам вижу необходимость моего присутствия здесь. Что было бы с вами, если бы…

— Если бы вы не утешали меня так усердно, — сказала Долорес, приветливо улыбаясь и протягивая руку верному слуге, который с гордостью ее поцеловал.

— Это только и заставляет меня спокойно сидеть здесь. Вы, сеньора, воплощенная доброта и любовь! И я с радостью пойду за вас в огонь и воду! Черт возьми!..

Долорес улыбнулась, видя, что даже в выражениях слуга остался верен своему господину.

— Валентино был бы сквернейшим малым, если бы не ценил доброту своей сеньоры! — продолжал Валентино.

Разговор этот был прерван старой дуэньей, которая доложила о приезде знатного господина, желавшего видеть сеньору.

— Но своего имени он мне не говорит, — прибавила дуэнья. — Он хочет сказать его одной только сеньоре.

— Удивительно! Видела ты когда-нибудь этого господина? — спросила Долорес.

Дуэнья отвечала отрицательно, но с важностью уверяла, что незнакомый господин, вероятно, очень богат и знатен, потому что приехал в великолепной карете.

— Позвольте, сеньора, взглянуть мне сперва, — сказал Валентино. — Нельзя же так бесцеремонно…

Долорес согласилась, старая дуэнья же осталась очень этим недовольна.

— Как будто он больше меня понимает, — ворчала она про себя, подавая в то же время мантилью своей сеньоре и провожая ее в приемную.

Зоркий глаз Валентино, казалось, не высмотрел ничего опасного в пришедшем незнакомце, потому что он немедленно растворил двери и просил его войти.

Гость был действительно незнаком Долорес; почтительно поклонившись, он выразил желание поговорить с сеньорой наедине, чтобы сообщить ей важное известие. Валентино остался в передней, в ежеминутном ожидании звонка своей госпожи, а дуэнья удалилась в соседний кабинет.

Незнакомец с резкими чертами лица, с черной, кокетливо подстриженной бородой, в изящном статском платье, подошел к сеньоре.

— Прошу извинить, что умалчиваю о своем имени, но оно так мало значит в деле, что надеюсь, вы не будете на меня за это в претензии, выслушав сперва данное мне поручение.

— Садитесь и будьте так добры передать мне, чему я обязана честью видеть вас у себя, — ответила Долорес мягким и приятным голосом и с такой любезностью, что незнакомец счел долгом ответить почтительнейшим поклоном.

— Мне известно, что генерал Олимпио Агуадо очень близок к вам, сеньора…

— Как! — вскричала обрадованная Долорес, между тем как глаза ее заблестели радостью. — Вы мне принесли известие о любимом мною человеке? О, вы мне этим доставите невыразимое счастье!

— На мою долю выпало счастье иметь честь обещать вам приятное известие, но говорить о нем я не имею никакого права.

— Говорите скорее, где могу я видеть того, кто наконец передаст мне так давно желаемую весть с отдаленного поля сражения?

— Благороднейшему дону Агуадо можно позавидовать во всех отношениях; ваша возвышенная любовь трогает меня, сеньора! Но тот, кто желает сам сообщить вам радостное известие, не может, к сожалению, прибыть в ваш отель…

— Вы пугаете меня… Не сам ли это Олимпио? Он ранен, и вы должны предупредить меня?

— Ваше опасение совершенно неосновательно! Есть другая причина, удерживающая вестника! Мне поручено спросить вас, угодно вам завтра вечером услышать в Версале радостное известие? В случае вашего согласия, я буду иметь честь туда вас сопровождать.

— В Версале? Благодарю за ваше любезное предложение, но…

— Но вы не знаете меня, понимаю ваше опасение! Однако предполагаю, что вы не станете колебаться, если я уверю вас, что вы там услышите приятную весть. Кроме того, по дороге в Версаль я осмелюсь сказать вам свое имя.

— Все это так таинственно, что я не знаю, на что решиться, — сказала с сомнением Долорес.

— Не бойтесь ничего — ваш слуга поедет с вами, и я могу вас уверить, что вы нисколько не будете раскаиваться в посещении Версаля.

— Завтра вечером?..

— После полудня я себе позволю пригласить вас в свой экипаж; далее. вы уже предоставьте все мне. В Версале вас будет ожидать карета и доставит во дворец.

— Ваша любезность удивляет меня…

— Вам все будет ясно, когда вы услышите известие о генерале Агуадо.

— Хорошо, я вполне доверяюсь вам! Ваше обещание производит на меня волшебное действие, вы еще сказали, что я могу взять с собой слугу, Валентине.

— Конечно! Вообще все будет, как вам угодно, потому что дело касается только вас.

— Вы возбуждаете мое любопытство.

— Завтра в четыре часа после обеда я буду иметь честь опять сюда явиться, — сказал незнакомец вставая. — Я очень счастлив, что получил ваше согласие! До завтра!

Долорес ответила на любезный поклон незнакомца; она находилась в волнении.

— Что все это значит, — прошептала она, оставшись одна в салоне, — что я услышу? Долорес, ты должна ему довериться, по лицу его видно, что известие радостное и счастливое! Как долги покажутся мне часы… Валентино, — продолжала она, обращаясь к вошедшему слуге, — завтра мы получим в Версале известие о доне Олимпио.

— В Версале! Стало быть, это правительственная депеша, — проговорил Валентино с серьезным видом. — Хотелось бы мне знать, кто этот господин! Он как будто мне знаком, я его где-то видел, но не могу припомнить его имени! Я попробовал расспросить кучера и слугу, но те притворились, будто знают о нем столько же, сколько и мы.