Георг Борн - Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1

Вильмайзант действительно сделал все, что от него зависело, чтобы сохранить жизнь этому несчастному, жестоко пострадавшему от огня ребенку. Сперва он почти не надеялся на успех, но, несмотря на это, старался сделать все, чтобы облегчить боли, заживить раны и уничтожить изнуряющую малыша лихорадку.

Не только лицо бедного мальчика, но и тело его было страшным образом обожжено. Один глаз совершенно вытек, и доктор употреблял неимоверные усилия, чтобы спасти другой. Черты лица мальчика были так обезображены рубцами и шрамами, что, вероятно, родная мать не узнала бы своего ребенка! Более сильные ожоги на теле заживали еще медленнее.

Так как ребенок долго лежал без сознания и ничего не ел, то Вильмайзант мог только с величайшею осторожностью вливать ему в рот немного жидкой пищи. Вследствие недостаточного питания силы его не восстанавливались, даже трудно было представить себе, что мальчик сможет когда-нибудь поправиться.

Таким образом прошли месяцы! Неутомимыми стараниями доктора и его помощника ребенку, кажется, удалось сохранить жизнь, — но какую!.. Поэтому, когда маркиз явился к нему, чтобы справиться о своем подопечном, он с сомнением пожал плечами.

— Ему лучше, господин маркиз, он поправился, но только внешне.

— Что вы под этим понимаете?

— Мне кажется, что мальчик потерял что-то такое, чего мы, доктора, не можем ему возвратить.

— Так ли я понимаю вас, Вильмайзант, — рассудок?

— Он ничего не отвечает и положительно ничего не помнит о своем прошлом и последних событиях.

— И вы полагаете, что он потерял способность мышления?

— Мне так кажется, господин маркиз.

— Могу я видеть мальчика?

— Самая большая опасность миновала, вы можете его видеть и даже попробовать говорить с ним, только не испугайтесь!

— Отведите меня к нему, Вильмайзант!

Старый доктор повел маркиза в самую отдаленную и спокойную часть дома, где в маленькой комнате лежал больной ребенок. У постели его сидела ассистент Вильмайзанта.

Когда отворилась дверь и доктор с маркизом вошли, мальчик обернулся. Вид его был ужасным. Маркиз не представлял себе ничего подобного. Волос у него не было, на месте глаза зияла глубокая впадина, другой, еще сильно воспаленный, едва открывался, все лицо было испещрено красными рубцами. Вильмайзант прежде всего старался заживить наиболее опасные места на теле.

— Удалось ли вам узнать его имя?

— Нет, господин маркиз, он не отвечает на наши вопросы и вообще не говорит ничего. Если же он хочет чего-нибудь, то издает какие-то непонятные звуки. Мы пробовали называть разные имена, но только при имени Нарцисс он как будто становится внимательнее! Поэтому мы и зовем его этим именем.

— Удивительно, — тихо проговорил Эжен де Монфор, с состраданием глядя на бедного ребенка, — неужели этот малыш должен быть заменой?..

Потом он спросил:

— Страдает ли он еще, Вильмайзант?

— Нарцисс, милый Нарцисс! — позвал доктор. Больной, казалось, стал внимательнее.

— Болит ли у тебя что-нибудь, мой бедный Нарцисс? Мальчик, очевидно, не слышал или не понял этих слов,

погрузившись в состояние полнейшего безучастия.

— Нарцисс, — сказал маркиз, нагнувшись к мальчику и стараясь рассмотреть его лицо, — ты хочешь сладких фруктов?

Мальчик взглянул на маркиза, но ничего не ответил.

— Как он дает знать, когда просит чего-нибудь? — спросил маркиз.

— Он рукою хватает воздух, а иногда издает неясные звуки, — отвечал Вильмайзант.

— И вы еще не смогли добиться от него ни одного понятного слова?

— Нет, господин маркиз! Думаю, что испуг, когда он увидел себя в окружении пламени, и последующая боль совершенно умертвили его внутреннюю жизнь. Нам удалось спасти тело, но душевные его способности, как мне кажется, умерли навсегда!

— Это, конечно, более чем ужасно, — согласился маркиз, глядя на бедного, безучастно лежавшего мальчика, — и вы не имеете никакой надежды хотя бы в далеком будущем?

— Кем бы мы были, господин маркиз, если бы не надеялись и не употребляли все новых стараний, — отвечал врач. — Наука, которой я служу, пока немного может сделать, но она беспрерывно добивается новых успехов! Быть может, когда тело будет совершенно здорово и крепко, тогда пробудится и дух, но, по моему мнению, к этому нас может привести только одно средство, господин маркиз!

— Назовите мне его, мой добрый старый друг!

— Я много об этом думал и пришел, наконец, к убеждению, что только огонь, лишивший мальчика рассудка, может опять возвратить его ему!

— Что вы имеете в виду, я не совсем понимаю вас, Вильмайзант?

— Еще не настало время для этого последнего испытания, господин маркиз, поэтому я не могу будить в вас надежду или обещать успех! Одно только я обещаю вам: я приложу все старания, чтобы сохранить жизнь этого несчастного ребенка, и в будущем готов заботиться о нем и облегчать его страдания!

— Испытайте все средства, не останавливайтесь ни перед какими жертвами, и будьте уверены, что мы, четыре мушкетера, называющие мальчика своим сыном, хотя и не можем достойно наградить вас за ваш труд, но, во всяком случае, не останемся неблагодарными!

— Самой лучшей благодарностью и величайшей радостью будет для меня успех, — отвечал доктор маркизу.

Пока происходила эта сцена у постели маленького Нарцисса, папаша Калебассе и его крестница, под защитой огромного красного зонта, приближались к Лувру.

Перейдя подъемный мост, переброшенный через широкий ров, Калебассе остановился и осторожно стал опускать свои засученные кверху панталоны, затем осмотрел свою шляпу и бросил короткий, оценивающий взгляд на наряд Жозефины.

— Скоро судьба твоя решится, — сказал он, — но как нам лучше сделать, к кому пойти прежде — к обергофмейстерине или к управляющему?

— Ваша воля, крестный! Как вам кажется лучше!

— Знаешь ли, дитя мое, я полагаю, мы пойдем прежде к управляющему, с ним безбоязненно можно говорить, а к обергофмейстерине мы сходим после!

Жозефина согласилась, и Калебассе, остановив проходившего мимо лакея, вежливо спросил у него, где можно найти господина управляющего, заведующего серебром.

— Вы желаете видеть управляющего? Это, верно, новая придворная судомойка?

— Да, да, — весело оскалил зубы папаша Калебассе, подавая лакею руку. — Вы точно отгадали, но кто же мог сказать вам? Вы, вероятно, знаете старушку Ренарду?

— Еще бы! Как же мне не знать ее?

— Ну, так вот она-то именно и прислала нас сюда!

— Я лучше сам отведу вас к управляющему, а то вы, чего доброго, заблудитесь в наших коридорах.

— Ах, как вы добры! Вы крайне нас обяжете, — засуетился папаша Калебассе. — А позвольте спросить, как зовут господина управляющего?