Георг Борн - Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1

— Неужели это правда, ваше величество? Я не хотел сначала верить тому, что подобные приказания отдаются без моего согласия. В подобных случаях прежде должны доложить мне и получить мое утверждение!

— До сих пор я считала своей материнской обязанностью, как можно дальше отодвигать от вашего величества заботы и тяготы правления, — сказала Мария Медичи, бледнея.

— В таком случае я должен просить ваше величество впредь оставлять за мной решение подобных дел…

Марию Медичи покоробило,

— Мой августейший сын не потребует, конечно, чтобы оставались безнаказанными дерзкие шутки в мой адрес? — гордо и холодно произнесла она.

— Кто же позволил себе подобные шутки?

— Принц Генрих Конде, которого я за это велела посадить в Бастилию. Недавно он осмелился явиться мне ночью, в галерее, под видом призрака покойного короля. Это профанация, ваше величество, которая не только оскорбляет меня и вас, но и дерзко унижает высокую память вашего отца-короля!

— Я ничего об этом не знал!

— Я хотела скрыть от вас эту проделку, оскорбляющую самые святые чувства, и избавить от излишних переживаний, ваше величество.

— Благодарю вас за слишком большую заботу обо мне, ко впредь, ваше величество, прошу оставить это! Я уже не ребенок. Я король, и сам сумею наградить и наказать, когда сочту нужным. Из всего сказанного вы понимаете, конечно, что отныне я намереваюсь сам нести все тяготы и заботы правления. С этой надеждой желаю вам покойной ночи.

Людовик любезно поклонился королеве-матери и вышел из комнаты.

Мария Медичи неподвижно стояла, глядя ему вслед. Когда шаги его затихли в приемных, она вдруг гордо вскинула голову, нахмурилась, словно грозовая туча.

— Это дело рук моих врагов. Так Людовик никогда еще со мной не говорил, — прошептала она дрожащим голосом. — Но пока что все в моих руках. Если он не покорится и не согласится с моими планами, горе ему и его советникам. Лишь один из нас должен стоять во главе государства — или он, или я.

Было далеко за полночь, когда король вернулся к себе от королевы-матери.

Его комнаты не были столь пышны и здесь не толпились придворные, как в апартаментах Марии Медичи. В приемных Людовика скучало только несколько камергеров и адъютантов. Он не любил блеска и был очень нетребователен. Даже по этой разнице в обстановке видно было, кто глава Франции. У Марии Медичи постоянно бывали вельможи и дипломаты, ее приемные всегда были полны сладко улыбающихся, почтительно кланяющихся камергеров, льнувших к той стороне, откуда могли ожидаться почести и деньги, и живо отходивших прочь, как только власть переходила в другие руки.

У себя в кабинете, слабо освещенном свисавшей с потолка лампой, король нашел графа де Люиня, который, видимо, ждал его. Мрачный вид комнаты вполне соответствовал характеру ее хозяина. Полумрак, в котором тонула расставленная по стекам мебель, увеличивался за счет темно-малиновых шелковых обоев и темных портьер.

Люинь видел, что король взволнован и не в духе. Он надеялся в эту ночь окончательно склонить его к осуществлению своих честолюбивых замыслов.

Граф был бледен, а его взгляд — каким-то особенно напряженным и пытливым. Черная бородка a la Henri IV и черные волосы еще больше оттеняли бледность лица. Король с досадой бросил шляпу и сел в кресло у круглого стола посреди кабинета.

— Дядя Генрих скверную шутку со мной сыграл, — сказал он, опустив голову на руки. — Его правильно арестовали!

Метнув быстрый взгляд на короля, Люинь решился спросить:

— Ты сейчас от ее величества, Людовик?

— Я знаю, Шарль, что тебе ненавистно все, что касается королевы-матери, но, мне кажется, ты преувеличиваешь. Ее величество действительно хотела избавить меня от забот и неприятностей. Знаешь ли ты, как дерзко подшутил над моей матерью Генрих Конде?

— Знаю, Людовик. Знаю также, что под этой шуткой скрывается страшный, серьезный смысл. Враждебная партия с ужасом поняла его, и за это-то так быстро и бессовестно устранили принца!

— Генрих Конде позволил себе явиться под видом призрака моего отца, разве это не провокация, Шарль?

— Он имел серьезную цель. Призрак явился напомнить виновным об их злодействе, — сказал де Люинь, неподвижно стоя и наблюдая за воздействием своих слов.

Король быстро взглянул на него.

— Что это значит, Шарль? Ты говоришь загадками. Насколько серьезной могла быть цель этой комедии?

— Это было предостережение! Но те, кому оно адресовалось, не захотели его услышать, не захотели, чтобы им напоминали их вину. Для них главное — не выпустить из рук руля, и они устранили принца в безумной надежде, что с ним вместе растворится и все дело.

— Призрак короля Генриха был предостережением… — мрачно повторил Людовик. — Ты часто говорил мне непонятными намеками о прошлом. Я хочу знать, что тебе обо всем этом известно!

— Не спрашивай. То, что я тебе скажу, может разбить твою жизнь, Людовик, а мне — стоить головы. Лучше тебе не знать ничего!

— Так я приказываю тебе! — вскричал король, вскочив с места. — Я готов выслушать все, что бы ты не сказал.

— Позволь умолчать, меня могут обвинить в государственной измене.

— Даю тебе слово, что никто не узнает о том, что ты мне скажешь!

— Я и с твоей стороны могу оказаться в немилости!

— Не бойся ничего. Ты меня знаешь, Шарль! Я сумею перенести все, что бы ни узнал, и никогда не буду несправедлив к тебе.

— Ты требуешь… Ну, хорошо, слушай, однако с этой минуты ты перестанешь любить людей, окончательно утратишь светлый взгляд на жизнь. Я боюсь, чтоб ты не стал проклинать меня!

— Довольно предисловий. Говори!

— Когда шесть лет тому назад твой августейший отец умер от руки низкого убийцы, ты, Людовик, был еще мальчиком, и вряд ли хорошо помнишь тот день.

— Ошибаешься, Шарль. Я, как сейчас, вижу моего дорогого отца, облитого кровью. Ты возбудил во мне страшные воспоминания. Я надеялся, что эта тяжелая рана моего сердца когда-нибудь залечится наконец, она меня терзает, Шарль, мешает мне жить. Воспоминание об этом дне словно мрачная тень лежит на моей жизни. Ты растравляешь эту страшную рану!

— До сих пор все думали, — продолжал Люинь, — что Равальяк, умерший на эшафоте, совершил убийство в припадке сумасшествия, что его смерть смыла преступление. Теперь только принцу Конде удалось узнать, что Равальяк был подкуплен, что Генрих был жертвой не сумасшедшего, а заговора при его Дворе!

Людовик неподвижно глядел на любимца, спокойно и холодно стоявшего перед ним.

— Заговора… — повторил он в замешательстве. — Ты больше знаешь, Шарль, не скрывай от меня. Кто виновники?

— Они получили богатую награду и высокие почести за свое кровавое дело и до сих пор остаются самыми могущественными людьми в государстве.