Георг Борн - Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1

— Понимаю, ваша светлость, и считаю, что это письмо уже в ваших руках.

— Не будьте слишком самоуверенны и не забывайте о силе и храбрости мушкетера. Поймать его вам удастся только в том случае, если вы будете действовать с особенной осторожностью и твердой решимостью, — остановил герцог Антонио, продолжавшего самоуверенно улыбаться.

Крайне важно для нас узнать, поедет д'Альби один или со своими друзьями — теми тремя мушкетерами, которые поклялись по-братски делить радости жизни и опасности смерти. Если поедут четверо, нам нечего и рисковать против них втроем, — это невозможно!

— Мушкетер д'Альби поедет один!

— В таком случае, живой или мертвый, он попадет в наши руки! Письмо же к графу Бекингэму мы непременно добудем. Я радуюсь погоне за этим мушкетером, который осмелится безнаказанно поднять на меня руку! Но еще большую радость я испытывал бы, попадись мне в руки вся четверка!

Герцог подошел к своему письменному столу, выдвинул один из ящиков и достал из него кошелек.

— Здесь пятьсот розеноблей, — проговорил он, осторожно опуская кожаный кошелек в руки Антонио, — когда я буду держать письмо в своих руках, вы получите еще столько же. Видите, мой милый, эта работа хорошо вознаграждается. Так поспешите же и действуйте смело и быстро. Мой шталмейстер сейчас же прикажет отвести трех лошадей к заставе Сен-Дени, вы и ваши товарищи найдете их там. До свидания!

В ту минуту, как Антонио, пробормотав несколько слов благодарности, собирался уйти, а герцог приказал позвать своего шталмейстера, на лестнице появилась фигура женщины, лицо которой было закрыто густой вуалью, а в движениях чувствовалось сильное волнение.

Камердинер загородил было ей дорогу, однако не смог помешать без доклада ворваться в кабинет герцога. Войдя, она отбросила вуаль, протянула обе руки и бросилась к ногам герцога, который отшатнулся от удивления.

— Кого я вижу! — вскричал он, — камер-фрау маркизы д'Анкр! Он сделал ей знак встать, и усадил взволнованную даму в кресло.

— Да, это действительно камер-фрау несчастной маркизы которая в своем глубочайшем горе прибегает к вам за советом и помощью!

— Вы просто пугаете меня! Что случилось? Вы пришли по поручению вашей госпожи?

— Это страшное происшествие, кажется, сведет меня с ума! О, сжальтесь! Пойдемте со мною к маркизе. То спокойствие и холодность, которые она внешне сохраняет, наводят на меня ужас. Женская душа не может быть настолько спокойна после такой вести!

— После какой вести, говорите же все?

— Парламент, и это уже неизменно, вынес смертный приговор!

— Мне это известно, но король не утвердит его.

— Он уже утвердил. Через несколько дней он будет приведен в исполнение.

— Так, значит документ этот уже возвращен из кабинета короля?

— Да, и на нем стоит подпись Людовика XIII, должно быть, он подписал его сегодня ночью, — сообщила камер-фрау.

— Не обошлось тут без де Люиня, — проворчал герцог.

— Маркизе сейчас объявили этот отвратительный приговор и предложили утешения церкви. Она стояла так спокойно и гордо, как будто слова эти относились вовсе не к ней: ни один мускул не дрогнул на ее лице, из груди не вырвался ни один стон, ни один вздох. У меня от ужаса подкосились ноги, я упала на колени, плакала, ломала руки, а она все стояла — холодная и неподвижная. О, сжальтесь, пойдемте со мной к несчастной маркизе, я боюсь, что она помешалась! Пойдемте и помогите! Я просто не знаю, к кому мне и обратиться, если откажетесь вы, последний друг этого павшего дома!

Герцог приказал своему шталмейстеру распорядиться, чтобы отвели трех его лошадей к северным воротам города, а для себя велел подать экипаж и предложил камер-фрау проводить его к осужденной на смерть Элеоноре Галигай. Он посадил ее в свою закрытую карету, и они отправились к тюрьме.

Герцога беспрекословно допустили к ней, думая, что он из вежливости приехал проститься с маркизой. Камер-фрау и ключарь проводили его к камере, в которую некогда был заключен убийца короля Генриха; очевидно, это было сделано не без умысла, что сообщницу Равальяка посадили не в Бастилию, а именно сюда. Во время процесса, который велся по делу жены маршала Кончини, ничего не говорилось о ее участии в этом преступлении, об этом умолчали, потому что опасались тех показаний, которые она могла дать. Против нее было достаточно обвинений, чтобы вынести смертный приговор.

Когда герцог д'Эпернон вошел в камеру, Элеонора Галигай пошла к нему навстречу, но не с видом уличенной преступницы или кающейся грешницы, а гордо выпрямившись, с мраморной неподвижностью черт лица, величавая, как королева.

Она молча указала камер-фрау остаться за дверью вместе с ключарем, и осталась с герцогом с глазу на глаз, сообразив, что эти двое, подозрительно наблюдая друг за другом, не смогут подслушать их разговор.

— Вы явились к узнице, к колдунье Парижа, — проговорила Элеонора с глубокой иронией.

— Я пришел именно к чародейке, маркиза! Горькая улыбка скользнула по губам Элеоноры.

— К колдунье, которая так плохо изучила магию и знает так мало средств, что не может даже помочь себе самой! — сказала она насмешливо. — Вы, разумеется, знаете, что мне предстоит.

— Знаю, маркиза, вас обвиняют в колдовстве, будто вы употребляли его, чтобы избавиться от власти ваших врагов. Мера за меру! Вы теперь вполне имеете право разыграть колдунью. Я готов помочь вам усилить правдоподобие колдовства.

Элеонора слушала герцога с возрастающим интересом.

— Кажется, я вас понимаю, герцог! — сказала она, вопросительно глядя на него.

— Магический фокус с палачом мог бы, вероятно, освободить вас от него. Для нас выиграть время — значит выиграть все. Мы изобретем и другой фокус: сделаем вас невидимкой, то есть дадим вам возможность исчезнуть из этой камеры.

— Я сомневаюсь в успехе, для этого нам необходим помощник, а они, как вы знаете, всегда опасны.

— А разве он, помогая вам спастись, не станет соучастником?

— Трудно будет отыскать такого помощника, герцог.

— О, не говорите этого! У меня есть план, который, я надеюсь, должен удаться! Выслушайте меня, маркиза, — проговорил д'Эпернон, понижая голос. — Вы, без сомнения, знаете, что Филипп Нуаре, которому придется исполнять приговор, мне знаком и даже обязан за некоторые привилегии, которых я прежде для него добился.

— Знаю, и он, без сомнения, мог бы многим помочь нам.

— Сегодня вечером я с ним увижусь, я поеду к нему.

— Как! Вы, пэр Франции? — с удивлением спросила Элеонора.

— Да, я сам поеду к нему. В такие дела нельзя вмешивать прислугу, маркиза, — отвечал д'Эпернон, многозначительно улыбаясь. — До сих пор у меня еще не было случая испытать его благодарность, но я не сомневаюсь, что он примет мое предложение, особенно, если к тому же я пообещаю ему хорошую сумму. Я знаю, что он беден, этот Филипп Нуаре.