Георг Борн - Анна Австрийская, или три мушкетера королевы. Том 2

— Вы велели отдать вещь тому, кто придет за ней к боковым воротам.

— Да, там должен был дожидаться один из наших.

— Я открыла калитку и увидела ожидавшего у ворот человека. Вы не велели ничего спрашивать, ничего говорить, я подала вещь, человек за калиткой схватил меня за руку, взял вещь и спросил, кто я. Я хотела вырваться, но он крепко держал меня и пристально смотрел мне в лицо, тут я узнала…

— Короля? — спросила Мария Медичи.

У нее все лицо подергивалось от волнения.

— Короля, ваше величество!

— И король Людовик узнал вас?

— Идите скорей наверх к ее величеству, — крикнул его величество таким голосом, какого я у него никогда еще не слыхала, и скажите, что вы передали эту вещь королю. Этим вы все скажете, мы дадим знать о нашем решении.

— Нам изменили! — беззвучно вскричала королева-мать, — все погибло!

— Умоляю, ваше величество, бегите, не теряйте ни минуты! — убеждала маркиза.

— Король был очень рассержен, — продолжала герцогиня, — нас ждет беда.

— Доложите о случившемся герцогу Орлеанскому, герцогиня, и скажите камерфрау, чтобы она сейчас же начинала укладываться. Я уеду в Германию, — сказала Мария Медичи, едва держась на ногах.

— Возьмите меня с собой, ваше величество, я разделю с вами все опасности и лишения, — просила герцогиня.

Маркиза выразила то же желание.

— Хорошо, вы обе и один камердинер поедете со мной. Ступайте скорее предупредить герцога, чтобы и он мог бежать сегодня же, потом возвращайтесь сюда укладывать мои драгоценности. Велите сейчас заложить два дорожные экипажа. Я на рассвете уеду из Парижа.

Дамы поспешили исполнить распоряжение королевы-матери, они слишком хорошо понимали грозящую им опасность.

Король, вернувшись с кардиналом в Лувр, заперся с ним в кабинете.

— Относительно ее величества и герцога Орлеанского я поступлю так, как решил раньше, — сказал Людовик. — Я рассчитываю на то, что они сегодня же ночью уедут из Франции. Они сами обрекли себя на изгнание, — я очень этому рад, по крайней мере, шуму будет меньше. Тяжело произносить строгий приговор матери и брату.

— Бегство будет лучшим доказательством их виновности, ваше величество, — ответил Ришелье, — как вы распорядитесь насчет Люксембургского дворца и их имущества?

— Они будут конфискованы и отданы в казну, ваша эминенция. Бежавшим мы назначаем такое ограниченное содержание, что у них навсегда пройдет охота составлять заговоры и строить честолюбивые планы. Кроме того, герцог Орлеанский еще ощутит на себе последствия содеянного. Остальных виновных судите, как обычно.

— Я считаю нужным, ваше величество, лишить герцога Бульонского его столицы — Седана, — сказал Ришелье, — а маршалу Марильяку отрубить голову за государственную измену.

— Велите произвести следствие!

— К сожалению, я заранее знаю результат его, ваше величество, виновность маршала очевидна, с ним и господами Сен-Марсом, и де Ту надо поступить по всей строгости закона, чтобы прекратить подобные вещи! Пример ведь хорошо действует.

— Исполняйте вашу обязанность, ваша эминенция, я надеюсь долго еще видеть вас во главе моего правительства, — сказал король и приветливо простился с кардиналом, уверив его в своей признательности и расположении.

Вблизи пограничного городка Пиньероля, на отдаленной окраине большого французского королевства, был громадный лес с превосходными старыми деревьями и богатыми местами для охоты.

Лес этот и находившийся в глубине его охотничий замок принадлежали казне, но уже много десятков лет в нем не охотился и не жил ни один из королей Франции; старый замок пришел в разрушение и смотрелся неприветливо, комнаты носили явные следы всеразрушающего времени.

Так как он стоял в стороне от дороги, его никогда не замечали проезжие и не заезжали туда. Он принадлежал к числу тех глухих уголков, куда люди не заглядывают, и уголки эти так и исчезли бы забытые и заброшенные, если бы в них не жили живые существа — и если бы они не числились собственностью кого-нибудь из знати.

Старинный замок, стоявший среди чудесной лесной поляны, был очень велик. Две башни по углам его замечательно крепких стен показывали, что сотни лет тому назад он принадлежал какому-нибудь рыцарю-разбойнику.

Он был красновато-серого с коричневым отливом, большая честь его окон была покрыта пылью, и все здание выглядело очень неприглядно.

Оно казалось нежилым.

Дорога в Пиньероль от дождей и всякой непогоды стала почти непроходимой, а лес кругом так дико разросся, точно туда с незапамятных времен не заходил ни охотник, не лесной сторож.

Старый замок окружала глубокая тишина, он стоял в полнейшем уединении.

Часто на опушке леса показывались любопытные лани, высовывающие головы из чащи, разглядывая пустынный дом, лесные птицы устраивали вокруг него свои концерты, а зимой нередко кружил и волк, забегавший случайно, охотясь на ланей.

А между тем, в старом замке обитало живое существо.

В светлые летние дни из портала выходил человек в поношенном охотничьем костюме и осматривал свои поля и огороды, тянувшиеся вплоть до опушки леса.

Старый путник принадлежал, видимо, к числу чудаков; по его длинной не расчесанной бороде и истертому платью было видно, что он всячески избегает встреч с людьми и ведет в замке жизнь затворника.

Он, по-видимому, не нуждался в людях и не любил их.

Все необходимое для его жизненных потребностей ему доставляли огороды, поля и леса. За несколько лет перед тем он похоронил жену, верно делившую с ним его уединение, после ее смерти он остался совсем один в старом замке, выходя лишь на охоту, когда нужно было мясо, — никогда не бывал в Пиньероле и, вообще, из замка отлучался обычно только на два-три часа.

То был кастелян замка, управляющий и лесничий.

Только раз в год он видел поверенного из Пиньероля, ежегодно привозившего небольшую сумму на его содержание.

Старому Раналю не нужны были деньги. Он сам не знал, зачем брал их и прятал в ящик. У него, после смерти жены и сына, убитого на войне, не оставалось никого из родных.

Поверенный обычно, приезжая к нему, охотился в лесу и привозил старому Раналю запас пороха и пуль, которого хватало на целый год. И всегда он находил старика на своем неизменном посту, по-видимому, совершенно довольного своей судьбой.

— Чудо, право, как вы не разучитесь говорить, Раналь! — часто говорил ему поверенный.

— Гм, — отвечал старик, — я говорю с собакой, и так как мне больше не с кем разговаривать, то я приучил ее понимать каждое слово.

— И вам не хотелось бы уехать куда-нибудь отсюда?

— Сохрани Бог, мой господин! Мне здесь очень хорошо. Чего мне не хватает?