Георг Борн - Дон Карлос. Том 1

— Недалекое будущее покажет вам, принципе, ошибаюсь я или нет в своих предположениях относительно планов принца жениться на Маргарите Пармской; я убежден, что об этом давно идут переговоры между доном Карлосом и герцогом Пармским, что это задумано не вчера и не нынче.

— Стало быть, я был жертвой мистификации! Но это оскорбление, это позор для меня! — воскликнул Кортецилла глухим голосом.

— Оставьте это, принципе, вспомните об интересах Гардунии, которым мы все служим, которые должны быть для нас важнее всего прочего в этом мире, — заметил горячо Доррегарай. — Эти интересы не пострадают, если расстроится брак принца с графиней, вашей дочерью!

— Но они бы сильно выиграли, если б брак состоялся!

— Вы должны будете свыкнуться с мыслью, что он не состоится, и отложить всякие помышления о нем в сторону!

— O! Я не так скоро откажусь от этой мысли, как вы думаете, генерал!

— А если бы этого требовали интересы Гардунии? — спросил Доррегарай, наблюдая внимательно за выражением лица графа.

— Тогда, разумеется, принципе подчинится этим требованиям, — ответил граф Кортецилла, делая над собой очевидное усилие.

Он боялся или не смел, по-видимому, сознаться, что брак дочери с принцем был для него важнее интересов, о которых в таинственных выражениях говорил капитан.

— Почему вы так хотите короны для принцессы, чего вам недостает? Разве вы и без того не первейшее лицо в Испании, разве вы не всемогущий владыка, которому повинуются тысячи, десятки тысяч людей?

— Да, все это так, генерал!

— Смотрите, принципе, — заметил Доррегарай, прерывая вдруг разговор, — прегонеро свернул на прибрежную улицу!

— Мои предсказания оправдываются, — заметил граф.

— Он пошел направо, а там и находится дом палача!

— Рассказывая про вчерашний случай в доме герцогини, я заранее сказал вам, что он пойдет к палачу! А теперь я вам расскажу, почему я так решил. После моего разговора с Тобалем Царцарозой я был уверен, что он полюбопытствует узнать, кто был его тайный собеседник и непременно последует за мной.

Чтоб убедиться в своих предположениях, выйдя из дома, я спрятался поблизости. Тобаль Царцароза из дома не вышел, потому что в это время там случилось то, что я вам рассказывал и что возбудило во мне уверенность, что прегонеро, побежденный палачом, почувствует к нему сильнейшее влечение и уважение, как из-за его силы, так и из-за почтенного его ремесла, и непременно отправится его отыскивать.

— Верное заключение! Вы действительно не без основания сделались нашим принципе, граф Кортецилла, — заметил Доррегарай с непритворным удивлением.

— Это заключение немудрено было вывести, я давал лучшие доказательства своей сметливости! Прегонеро— маньяк и одержим в такой степени страстью к убийству, что, увидев кровь, становится бешеным, сумасшедшим, хотя в спокойном состоянии он человек скромный, тихий и покорный! Весьма естественно, что такой субъект, встречая человека отважного, сильного, способного удержать его во время припадка, привяжется к этому человеку, будет чувствовать к нему страшное влечение и подчинится ему вполне!

— В таком случае, прегонеро не может быть нам полезен, — заметил Доррегарай, поворачивая с графом вслед за прегонеро на прибрежную улицу.

— Почему же вы думаете, что он не может нам быть полезен, генерал?

— Если он подчинился палачу, чувствует к нему непреодолимое влечение, сможет ли он тогда поднять на него руку?

— Он подчиняется ему, он предан ему, как раб! А разве вы не знаете, что каждый раб ради сохранения своей жизни готов сбросить с себя удерживающую его цепь, что он способен при удобном случае сокрушить власть, лишающую его свободы, хотя бы власть эту он признал над собой добровольно; для этого нужно только суметь пробудить в нем инстинкт свободы и направить на это его мысли, — сказал тихо Кортецилла. — То же самое случится и с прегонеро, если только внушить ему, что он может избавиться от тяготеющей над ним власти, что он не будет дышать свободно, пока не избавится от нее, что он теперь не более чем раб, тогда как мог бы сам быть господином; ему нужно внушить, что в случае смерти палача он может занять его место и тогда свою жажду крови, свою манию, он может удовлетворять под защитой закона, что только на этом кровавом поприще он будет чувствовать себя на своем месте.

— Да, принципе, вы правы; внушив ему это, рисуя пред ним возможность такой карьеры, можно его подтолкнуть на все! Удивляюсь вашей проницательности, вашему умению извлекать из всего пользу, удивляюсь вам, принципе!.. — воскликнул опять Доррегарай. — Это, конечно, отдаст его в наши руки, и он послужит нам орудием для осуществления наших планов!

Граф Кортецилла холодно улыбнулся восторженным похвалам генерала, как будто не придавая им никакого значения и даже пренебрегая ими.

— Все это так просто, что не много нужно сообразительности, чтоб придумать, — сказал он холодно, — не более, как прямая дорога к цели, которую всякий может видеть и найти!

Разговаривая таким образом, спутники продолжали следовать за прегонеро. Он уже дошел до конца улицы, миновал последние дома и круто повернул на дорогу, которая вела ко двору палача.

Некрасива эта прибрежная местность Мансанареса — ровная, песчаная пустыня, усеянная большими камнями; тяжелое, неприятное впечатление производит она как днем, так и ночью.

С одной стороны двора палача находилось несколько старых, обломанных, полусгнивших деревьев.

Пока прегонеро шел к воротам почерневшего забора, окружавшего двор, в глубине двора показались огоньки.

Шагая за прегонеро по глубокому песку, граф Кортецилла и его спутник прервали свой разговор и несколько минут шли в глубоком молчании.

— Что теперь будет, принципе, с вашим планом? — спросил наконец Доррегарай.

— Я решил исполнить его сегодня же вечером, так как наверняка знаю, что Тобаль Царцароза через два-три часа уйдет на площадь Кабада!

— Стало быть, виселицу для Алано Тицона устроят ночью!

— Я полагаю, что нам лучше всего здесь дождаться ухода палача!

— И тогда вы сами пойдете к прегонеро?

— Нет, этого я не хочу! Вы пойдете туда, капитан!

— Я сочту за честь быть исполнителем вашего плана, принципе. Я заставлю его действовать в наших целях — и тогда завтра в Мадриде не будет палача, а значит, казнь Алано Тицона отложится! Царцароза не согласился на нашу просьбу — так пусть поплатится за свое упрямство!

— Я не беру этого на себя, — проговорил тихо Кортецилла, слегка дрожащим голосом, — не хочу подстрекать прегонеро на это дело вследствие некоторых обстоятельств, о которых должен умолчать, а потому предоставляю вам сделать это!

— Не мое дело рассуждать, принципе! Вы приказываете — я повинуюсь!