Константин Бадигин - Покорители студеных морей

— Любецкие купцы нам хвалились, — снова вступил в разговор владыка, — будто они у вас лису за грош покупают, а лисий хвост за талер вам же продают. Стало быть, не так новгородцам, как вам Ганза поперек горла стала.

Засмеялись новгородцы, засмеялись, заулыбались иноземные купцы. А англичанин продолжал:

— Мы все хотим, чтобы новгородцы торговали по-прежнему, по старине. Здесь у вас сходятся товары с востока и с запада, и путь морской для всех купцов должен быть свободен.

Иноземцы возгласами одобрения встретили слова англичан.

Все ждали ответа. Евфимий молчал. Он опять закрыл глаза. Купцам показалось, что владыка заснул, и они стали переглядываться между собой.

— Мы хотим помочь вам: аглицким, доньским купцам, всем заморским торговым людям… — вдруг сказал владыка и обвел собравшихся удивительно ясными глазами. — Этим годом мы решили свои товары продавать в доньской земле, там же покупать товары и вести их в Новгород. Если доньской король и доньское купечество поприветят наших гостей, будем так делать и впредь.

— Да, да, мы будем просить короля за новгородских купцов, — в один голос отозвались датчане.

— Мы боимся, что Ганза помешает вам это сделать, — снова выступил вперед англичанин: — море полно пиратов; немецкие купцы закроют на крепкий замок Неву. Как думаете вы туда доставлять свои товары? Каким путем?

— Об этом пусть думают наши купцы, — уклончиво ответил владыка. — Новгородские мореходы исстари свои корабли по всем морям водят и разбойников сумеют унять. А мы со всеми странами в мире жить и торговать хотим.

Владыка кивнул в сторону вернувшегося казначея. Тот подал знак, и двое слуг внесли большую корзину, покрытую красным шелком. Поставив корзину на пол у ног владыки, слуги сняли покрывало.

В корзине лежали моржовые клыки больше полпуда весом каждый. Торцовая часть клыков была отделана золотом, там стояла надпись «Господин Великий Новгород».

— Владыка Великого Новгорода Евфимий одаривает вас драгоценным товаром полуночных стран — зубом морского зверя, зовомого моржом, — сказал казначей.

Купцы брали невиданные гигантские клыки и, по очереди подходя к владыке, кланялись и благодарили.

Как только дверь за иноземными купцами закрылась, владыка, подозвав Амосова, встал и, тяжело опираясь на посох, вышел в свои покои.

Утром Амефа, Степанькова жена, прибежала в темный амбар, где работал староста кожевников Афоня Сырков.

Спотыкаясь со света о сырые смрадные кожи, кучами наваленные на земляном полу, Амефа подошла к первому от дверей работнику, который что-то ворочал в дубовом чану длинной слегой.

— Где Сырков работает? — шепотом спросила Амефа.

С трудом раздвигая тяжелые кожи, молодой парень всем телом налег на толстый конец слеги. Услышав шепот, он перестал работать и взглянул на молодую красивую женщину. Парень хотел было заговорить с ней, но раздумал и молча указал на дальний угол.

Там, у светильника в две лучины, согнулся над растянутой кожей плотный мужчина с широкой рыжей бородой, Амефа подошла к нему и, не говоря ни слова, остановилась. Огонь светильника освещал суровое лицо с крупными чертами, нависшие густые брови.

— Чего тебе? — строго спросил он, не дождавшись слова от женщины. Подняв голову и увидев блестевшие на глазах Амефы слезы, он уже мягче добавил: — Ну, ну, рассказывай, женка, с чем пришла, плакать потом будешь.

— Степанька ночью увезли, прямо с постели взяли божевы люди, — быстро проговорила Амефа, умоляюще глядя на рыжего мужика. — Мучит его боярин, грозится глаза выжечь.

Афоня Сырков, собираясь с мыслями, медленно вытирал руки о фартук.

— Откуда тебе боярские посулы ведомы? — строго спросил он. — Мертв ведь боярин. Вчера с моста вечники бросили, сам видел.

— Божевский холоп поведал. Я за мужем до самого двсра бежала, у ворот боярских ждала. А Божев-то жив-здоров — рыбак его спас.

Амефа громко зарыдала, отвернувшись в темный угол.

— Подь сюда, ребята! —крикнул староста. — Бросай работу!

Люди быстро собрались возле Сыркова.

— Ну-ка, женка, обскажи мужикам, что мне поведала, — начал было Афанасий, но в это время за стенами сарая послышались торопливые шаги и громкий возбужденный разговор.

— Афанасий Иванович, — крикнул кто-то, войдя в амбар, — где ты, милай? Ишь ведь темень какая, со свету-то ничего не разглядишь!

В сарай один за другим вошли несколько человек.

— Проходи сюда, ребята! — откликнулся Сырков. — Здоров будь, Тимоха! С чем пришел, кого привел?

— Ну и дела! — начал человек, названный Тимохой. — Ну и дела, Афанасий Иванович! Бояре наши супротив старины, супротив веча идут. Всем народом, кажись, вчера Степанька и Божева судили! Вечный приговор был боярина смерти предать. Всем миром с моста бросили. Ин дело-то как обернулось: боярин живой, здоровый, а Степанька на чепь посадили.

— Знаю, вон женка Степанькова плачет, — сказал Сырков и показал на рыдавшую в углу женщину. — Она мне все обсказала.

Тимоха и остальные, разглядев Амефу, запустили пятерни под шапки.

— А хозяин наш Божев, — продолжал Сырков, — он, слов нет, зверь. В Волхове ему самое место. Он и плюнуть-то на пусто место николи не плюнет, а все, глядишь, в горшок либо в чашку.

— Зато обычай у него добр: когда спит — без палки проходи смело, — добавил кто-то. Все засмеялись.

— Вот что, ребята, — как-то сразу решил Сырков: — кончай работу. Степанька выручать надо… Ты, Ванюха, ты, Федор, ты, Илья, — строго продолжал Сырков, — к дворищу поспешайте. Тимоха у вас за главного будет. На вече в колокол ударьте. А ежели вечный дьяк мешать будет — по шеям тогда дьяка. Ну, с богом, ребята!

Афанасий Иванович Сырков снял шапку и долго так стоял, не говоря ни слова.

И снова колокольный звон встревожил горожан и поднял галок и голубей, тучами взлетевших над городом.

Вече было бурное. Житые и черные люди яростно наступали. Из толпы кричали немедленно выдать Степанька, казнить боярина Божева. Требовали правого суда по русскому обычаю.

— По крестному целованию судите, — кричали горожане, — по два боярина, по два житых с каждой стороны.

— Доколь терпеть будем? Великим князьям своеволить не дали, так своим боярам и подавно не дадим.

Вече кое-где стало переходить в рукопашные схватки, зазвенело оружие, появились раненые и убитые. Бояре и богатые купцы побежали с веча укрываться в своих дворах.

Озверевшая голодная толпа двинулась на Софийскую сторону. Многие горожане были в доспехах и с оружием. Словно бурливая река разливалась по улицам и переулкам Софийской стороны. Ворвавшись на Козьмодемьянскую улицу, народ прежде всего взялся рушить двор Божева. Богатые хоромы вмиг разнесли по бревнам. Не найдя ни боярина, ни Степанька, толпа двинулась дальше — на Яневу, Людинцеву и Люгощу улицы.